И были вещи — на память: вышитый белым по белому платок, и второй, и открытка с молитвой, и исландский кремешок с руной (тут Магдала вздыхала горестно), и голубые туфли прекрасные, и… и браслет вилочкой.
Но и все ведь, думала Магдала, вернемся, будет Рождество, потом я, наверное, до весны буду работать где-нибудь, может, у нас на почте, а потом, конечно, надо будет пойти на курсы, как Роза говорит, и поступать в университет, и учиться… на библиотекаря, конечно, и вот тогда, может быть…
Может быть.
А вот уж что точно — что плавание на «Морской птице» закончится, и что-то слишком много расставаний мне на одну мою душу, думала Магдала, роняя слезы в картошку, слишком много, а сколько ж будет встреч?
Старый корабль не любил сырости внутри. Он тихонько — а на самом деле безжалостно скрежеща переборками и хлопая линолеумом — шлепал к вздыхающей, всхлипывающей, в три ручья ревущей Магдале, обнимал ее за плечи, дышал в ухо коричным книжным и угольно-табачным духом, кряхтел поучительно: мол, все встречи еще, девочка, твои.
Но Магдала не знала этого и знать загодя не могла, а умом понимать — не хотела. Да, говорила она, размазывая по щеке ирландскую грязь, да, а вот Розу я уже не увижу… и капитана Бека, и Атиллу, и… и Себаса, Себаса вот уже никогда…
И вовсе не никогда, кряхтел корабль, и вовсе не его, и столько вас уже тут было, ох, молодежь, молодежь…
А тебя тоже, заливалась Магдала, тебя я тоже уже не увижу!
Ну что же делать, что же делать, ведь и я тебя тоже, пока весь мир не обогну тридцать раз и еще три раза, или триста тридцать три раза… вот, не помню, старый уже совсем…
И так, наплакавшись и поставив картошку в холодной воде дожидаться утра, Магдала шла к себе в каюту, забиралась в остывшее льняное нутро постели, а корабль не уходил — напевал и накряхтывал ей сонную песню, и оказывалось, что уснуть можно, и что во сне все легко и понятно, и надо только наяву чуть-чуть чего-то добавить — как пище бывает нужно чуть-чуть соли или перца, — может, времени, или солнца, или просто любой радости — чтобы распрямиться, не печалиться и смотреть вперед. Потому что слева — дом родной, справа — дом памяти, в который нет возврата, а что впереди, о том знает только капитан.
Я — капитан? — сонно выспрашивала Магдала, оборачиваясь из долины видений в жизнь, где были расписание рейса, камбуз и истекающее чудо.
Ты капитан, отвечал корабль. Ты уже капитан, девочка моя, только молодой еще, и капитан, и корабль, и парус.
Но я не знаю…
Смотри вперед, отвечало море.
Смотри вперед.
* * *
Впереди была Силема.
Она еще не появилась даже на горизонте, она была впереди пока еще только «по курсу», но капитан Бек уже готовился войти в порт. «Морскую птицу» чистили и чинили, и к обычной трудовой уборке добавился еще и предпраздничный пыл. Магдала так вдруг захотела увидеть Силему, и не по левому борту, а настоящую, что готова была залезть на самый верх, к неподвижной решетчатой антенне, оставшейся у «Морской птицы», видимо, с тех времен, когда корабль был на военной службе.
Она и забралась туда, ежась от свежего ветра — зима все-таки, а там, засучив рукава брезентовой куртки, хозяйничала Роза. Несколько банок и баночек краски и растворителя, пакет кистей. Цвет был совсем невоенный — ярко-алый, как в весеннем саду.
— Вот это да…
— Угу.
Магдала расставила стремянку, полезла наверх, приняла от Розы баночку и кисть. И опять сердце защемило: вот и Роза уплывет навсегда, а она ведь ради меня волчицей обернулась, чтобы след взять, до того еще как стали в полицию звонить, когда я к ужину не пришла… Ох и страшно же было… а вот Розе все нипочем. И как же спокойно она все объяснила перепуганной Магдале: что никакой она не оборотень, просто правильно наложенные руны могут на время обострить в человеке то, что ему от природы дано: обоняние, или зрение, или слух. А еще она сказала, что все дело в виноградной грозди — зимой, да еще на северном острове. Нет, славна Исландия теплицами, конечно, а все же у Матери язычников свои расчеты, ей любое совпадение годится, видно, нужна была им эта свадьба с пустым и темным духом…
«И вы вот так ради меня…» — сказала тогда Магдала, ей было бы жутко даже воображением примерить на себя такое — волчий нюх и волчье сердце, слух нетопыря и его холодные крылья, кошачье око и коготь. «А ради кого еще? — изумилась Роза. — Мы же с тобой на одном корабле служим, одно дело делаем. Ты мой друг». Так-то вот. «Ты — мой друг». А ты мой, Роза, и как быть мне без вас, и как идти самой…
— Да вот так же и иди, как до сих пор шла, — проворчала хранительница, подавая новую порцию краски. — И не разговаривай на таком ветру, тем более — сама с собой.
— Ничего мне не сделается, — ответила Магдала. — А только вдруг я опять во что-нибудь такое… встряну?
— В какое — в «такое»?
— Ну… вот… как в Исландии было.
Роза спустилась со ступеньки, сложила руки на животе и хищно наклонила голову к плечу.
— И не в такое еще встрянешь, дорогая моя, — совершенно серьезно сказала она. — Уж это как пить дать, и к гадалкам не ходи.
— Ну? И что? И что же мне делать?
— А вот что тогда делала, то и будешь делать.