— Будто ты там усидишь, если все начнут пить, — усомнился Ганс.
— И опять ты ничего не понимаешь. Вот ты пишешь книгу, ты можешь работать ночью. Ночью даже лучше: Гретель твоя спит, не отвлекает, за окнами темно. А мне нужен свет. Ты знаешь, чем пишут картины?
— Красками?
— Черта лысого! Светом, светом и ничем иным. Ну ладно, не буду тебе излагать теорию, иди лучше последи, чтобы не увели твою ненаглядную. — И подтолкнул его в сторону гостиной. Там Гретель и вправду разговаривала с подтянутым, немолодым моряком в белоснежной форме.
Вот ты пишешь книгу, ты можешь работать ночью. Ночью даже лучше: Гретель твоя спит, не отвлекает, за окнами темно. А мне нужен свет. Ты знаешь, чем пишут картины?
— Красками?
— Черта лысого! Светом, светом и ничем иным. Ну ладно, не буду тебе излагать теорию, иди лучше последи, чтобы не увели твою ненаглядную. — И подтолкнул его в сторону гостиной. Там Гретель и вправду разговаривала с подтянутым, немолодым моряком в белоснежной форме.
Ганс вдруг опять заметил с удивлением, как легко и непринужденно она держится с явно незнакомым человеком. Он-то всегда был вначале неловок: ведь ничего же не знаешь о собеседнике, как начинать разговор? Потом уже, когда он сходился с человеком, было легко и говорить, и молчать, но первые минуты всегда были просто мукой. Гретель же как-то удивительно естественно, с первой фразы, находила тон, всякий раз немного разный, и люди уже через полчаса говорили с ней, как со старой доброй знакомой. Он задумался: отчего такая разница? Почему-то именно сегодня это его встревожило, и он даже почувствовал досаду.
Вот и сейчас моряк этот, которого Ганс совершенно точно видел первый раз в жизни, рассказывал что-то, изображая ладонью правой руки, видимо, какой-то маневр. Ганс прислушался — сквозь общий шум доносились только обрывки фраз: «…Тогда можно зайти круче к ветру, но теряешь в скорости… в этих широтах вообще можно закрепить парус и идти спать…» Потом Гретель что-то спросила, неслышное, моряк рассмеялся: «Нет, так никто не делает…» — и опять взялся что-то объяснять, поставив стакан и используя уже обе руки для изображения. Ганс отправился по кругу дальше, отхлебывая свой коктейль и ловя обрывки разговоров, — ему захотелось немножко отвлечься.
«…Разве это ураган! Вот в семьдесят третьем году — да вас тогда и на свете не было…»
«…Я выписала эту лозу из Испании, она переносит засуху, а вот от дождей виноград становится кислым…»
«…Ему сделали там операцию, выставили счет на полтора миллиона, а у правительства таких денег не было. Хорошо, голландцы помогли — вы же, говорят, наша бывшая колония…»
«…И он приплыл на этом корабле, иначе и быть не могло».
Ганс вздрогнул и повернул голову. Мисс Джонсон сидела на белой кушетке и рассказывала что-то двум молоденьким девушкам, стоявшим рядом, видимо сестрам. Ганс прислушался.
Мисс Джонсон молчала, полуприкрыв глаза, и наконец старшая из девушек, кашлянув, спросила:
— Это был последний корабль в тот год?
— Да. Он нанялся в Нантакете, и они пришли в Чарльстаун закупить провизию и набрать пресной воды. Мать встречала каждый корабль в порту и в этот день точно знала, что увидит его. Он ведь обещал, значит, должен был прийти. Они поженились через два дня, в воскресенье, а еще через два дня он ушел в море.
— Как же он мог уйти? — воскликнула младшая.
— Милая деточка, для мужчины главное — это его дело. А найти женщину, которая это понимает, — это уже его счастье. Или оно бывает, или нет…
— А если бы этого корабля не было? Ну, если бы он не успел его поймать?
— Этого быть никак не могло, — спокойно отвечала мисс Джонсон. — Корабли не ходят просто так, только силой любви. Он пришел, потому что был нужен.
Ганс тихонько отошел в сторону. В голове в беспорядке крутились обрывки мыслей, но целиком все не складывалось. Тут его ухватили сзади за оба локтя сразу, он вздрогнул — это была Гретель, порозовевшая, уже чуть встрепанная, как обычно, — не держалась у нее прическа, что тут поделаешь.
Тут его ухватили сзади за оба локтя сразу, он вздрогнул — это была Гретель, порозовевшая, уже чуть встрепанная, как обычно, — не держалась у нее прическа, что тут поделаешь.
— Ты куда пропал? Пошли в сад, там уже свинья готова!
Ганс бы предпочел подумать в одиночестве, но, поколебавшись, отправился за ней. Краем глаза он заметил, что губернаторша уже вышла в гостиную и завела беседу с миссис Ройс. Видимо, разговор шел о них, потому что обе смотрели в их сторону, и миссис Ройс помахала им рукой. Ганс поклонился, губернаторша кивнула в ответ, улыбнулась и сделала жест — идите, идите, потом поговорим! — и он догнал Гретель уже на ступеньках.
В саду, в темноте, жарко светились угли. Когда глаза привыкали к освещению — несколько гирлянд вроде рождественских и бамбуковые факелы по периметру, — можно было увидеть здоровенную свинью, целиком насаженную на вертел, с укоризненным выражением на рыле. Повар, здоровенный негр Джерри, двигался во мраке, в основном был виден его фартук и накрахмаленный колпак, и ножи сверкали красными отблесками. Гости отходили с тарелками с наструганной свининой, кто-то рассаживался за столики, кто-то продолжал беседовать, стоя небольшими кучками. Зажглись свечки за столиками, в дальнем конце сада брали первые аккорды двое гитаристов. Цикады сегодня стрекотали тихо, только иногда звук накатывался, как волна на гальку.