— Действительно, изумрудный… Вы… давно там не были?
— Очень давно.
Магдала помолчала.
— А… скажите, а правда, что на «Морской птице» служат… ну, плавают… очень подолгу?
— Правда.
— Просто мне… я тут как-то слышала, что кто, мол, на борт поднимется, тот уже не сойдет никогда.
Роза повернулась и посмотрела на нее, прищурив холодные голубые глаза.
— Дорогая моя, ты же прекрасно видела в Александрии — и поднимаются, и сходят на берег.
— Ага, а еще я видела Анастасиоса.
— Анастасиос — это otra cosa aparte, совсем другое дело, неужели ты и вправду веришь?
— А вы?
— Что — я? Верю ли я в эту ерунду, что нельзя сойти на берег?
— Нет, вот вы сами… сколько вы тут служите? А если мы приплывем туда, в этот Рослар, вы сойдете?
Глаза у Розы сделались совершенно ледяные.
— Дорогая моя, ты же прекрасно видела в Александрии — и поднимаются, и сходят на берег.
— Ага, а еще я видела Анастасиоса.
— Анастасиос — это otra cosa aparte, совсем другое дело, неужели ты и вправду веришь?
— А вы?
— Что — я? Верю ли я в эту ерунду, что нельзя сойти на берег?
— Нет, вот вы сами… сколько вы тут служите? А если мы приплывем туда, в этот Рослар, вы сойдете?
Глаза у Розы сделались совершенно ледяные.
— Вряд ли.
Магдала поняла, что вопрос задала не самый удачный, но удержаться от еще одного не получилось:
— А почему?
Роза крепко затянулась и выдохнула дым, как дракон, через ноздри. У Магдалы все сжалось внутри. Она очень сожалела, что расстроила миссис О’Ши… и побаивалась ее, если уж начистоту. Но Роза ответила довольно спокойно:
— Потому, дорогая моя, что не всегда есть смысл искать то, что оставил давным-давно. Я уехала оттуда в сорок восьмом, после войны, и все у них там случилось без меня. А у меня — без них.
Магдала опешила.
— Вы тут… на «Птице» — столько лет?
— Хорошо сохранилась, да? — улыбнулась Роза. — Нет, девочка моя, на корабль я попала позже. Но, конечно, лет мне немало.
— По вас и не скажешь.
— Спасибо за комплимент. Это все корабль. Я нужна ему, он нужен мне. Ну все, я покурила… Пойдем, нас ждут великие дела!
— Да… А… а что видно по правому борту?
— По правому борту, дорогая Магдала, — Роза бросила окурок в ящик с песком и повернулась на каблучках египетских расшитых босоножек («Не меньше восьмидесяти должно ей быть», — подумала Магдала с трепетом), — по правому борту тебе еще рановато высматривать.
— Ну а все-таки, что там?
— Там, моя дорогая, те края, куда ты уже никогда вернуться не сможешь.
* * *
— Все дело в пластинке, — Магдала воткнула ножичек в очищенную картофелину. — Рассказал бы больше, был бы толк. А так до седой бороды провозишься.
Перейра почесал нос согнутой в запястье рукой.
— Здорово ты картошку чистишь.
— Я ж из деревни. У нас свинки всегда… Ну так что про пластинку? Откуда она у тебя? Что там сказал дом Игнасио?
— Запомнила, надо же, — в сердцах заметил повар. — И что ж ты такая…
— Себас, мне кладов твоих даром не надо. Мне тебя жалко. Ну и любопытно тоже. А клад забирай на здоровье. Зачем он тебе, кстати?
— Надо, вот зачем.
— Нет, ну зачем?
— Что же мне, век на «Морской птице» ходить? Я бы тогда свой ресторан завел.
— Мало их в ваших краях.
— Ну и не мало. А все-таки никто не разорился еще. Мне же и взаймы попросить не у кого: вся родня рыбаки, на рыбе много не накопишь, жив — и ладно. А я книгу искал, между прочим, почти год, пока не выяснил, что один-единственный экземпляр находится вот в этой библиотеке. Пока я раздумывал, как бы сюда попасть, они сами к нашим берегам приплыли… Э, хватит, хватит, давай сюда, — и подхватил кастрюлю, потащил промывать.
Вода в кране шумела, большой холодильник жужжал, и Магдала не сразу расслышала, что Себас бормочет.
— Не слышу? Ты чего там?
— Это, вообще-то, был фонарь. Я пластину срисовал. Фонарь старинный, про него дом Игнасио в своих записках упоминал. Что, мол, это ключ к сокровищу: осветит путь и все такое. Но прапрадедушка не сильно шифровался — он вообще предлагал пластину вынуть и по книге читать, а только у меня тогда книги не было, ну и тащить с собой тот фонарь… Вот я и скопировал. Он весь в саже, получилось точно.
— А отверстия как прорезал?
— Ну как были на пластине, так и я прорезал.
— Задачка. — Магдала сполоснула и вытерла руки.
Она думала про Себасову картинку и после, когда опять сидела в библиотеке. Роза дала ей толстую тетрадь в клеточку и велела вести дневник. «Как мистер Хейердал?» — «Угу».
Магдале писать было непривычно — и от торжественности она принялась выводить буквы, как учили на уроке чистописания: «Чтобы девушка могла написать свадебную открытку своим друзьям», — так говорил старик-учитель. И вот такими каллиграфическими строчками, напрягаясь и радуясь, она исписала страницу, начала другую, и тут приключения закончились. Дальше были чистые клеточки, голубые, и бумага голубоватая, прохладная. Магдала посидела еще над тетрадью, потом стала рисовать. Она изобразила почтовую чайку, потом пышную розу, а потом, понятное дело, стала рисовать завитушки, как на картинке повара. Потому что дальше картинки пока не было ничего, ну разве что сегодняшний ужин.
— Хм, — сказала хранительница.
Магдала ойкнула и закрыла страницу растопыренной ладонью, как школьница на уроке.