— Роза, он мне что-то такое сказал: «Эй… хррр…»
— «Эухаристо», это он тебя поблагодарил.
— А на каком это языке?
— Это древнегреческий.
— Так он что же… древний грек?!
— Тише, Магдала! Я не знаю. — Роза серьезно поглядела на помощницу. — Его зовут Анастасиос, он всегда приходит в последний день, когда тут самые древние свитки, и говорит только по-древнегречески.
— Роза серьезно поглядела на помощницу. — Его зовут Анастасиос, он всегда приходит в последний день, когда тут самые древние свитки, и говорит только по-древнегречески.
У Магдалы в глазах, видимо, отражался священный ужас. Миссис О’Ши поправила очки и сказала:
— Не думаю, чтобы он и в самом деле был такой уж древний.
Но девушку это не успокоило:
— Но тогда зачем это он? А вы? Это же обман!
— Дорогая моя, — понизив голос, отвечала Роза, — а что я, по-твоему, должна делать? Спросить у него документы? Выяснять, знает ли он английский? Взять у кого-нибудь из экипажа рубашку и брюки и потребовать, чтобы он переоделся? Мы бываем здесь каждый год, иногда даже дважды, после зимнего солнцестояния в Александрии тихо и хорошо… И он каждый раз нас навещает. Сюда приходят не только за книгами. Ученые учеными, но детям и этим… странным типам — им нужно чудо. А мы ведь тоже как бы не совсем та библиотека, как ты думаешь, это все тоже обман?!
Магдала помотала головой.
— То-то же. Обман — это когда тобой вертят как хотят, ради дел, о которых ты и не подозреваешь. А это — совсем другое.
— А что же тогда?
— Кому что. Может быть, это игра. Или притворство. Или чудо. Но не обман.
Роза поднялась с кресла и выглянула в читальный зал. Следом за ней — и Магдала. Притворщик Анастасиос читал запоем, лицо светилось радостью.
— Что это у него? — шепотом спросила Магдала.
— Элевтерий Анемподист, совсем забытый автор. Из него даже корабль нашел всего пять страниц. Но это дивные страницы о любви.
— Ишь как смотрит! Может быть, он и есть этот… Элефантий?
— Элевтерий, — поправила Роза. — Нет, дитя, не думаю. Это очень уж грустная была бы судьба… Да и потом, видела я, как читают свои книги авторы: у них совсем другие при этом лица.
— Все-таки не понимаю, зачем ему тогда это все? Ну пришел бы, как люди, читал бы своего… Элевтерия. А так мне кажется, что это все-таки обман.
— Как решишь, так и будет, — ровным голосом сказала миссис О’Ши. — Для тебя — так и будет.
— Да что же это получается, — взмолилась Магдала, — что же это такое, куда ни повернись, все от меня зависит, всегда решать приходится, прямо белый свет без меня не постоит, отвернусь — утечет, что ли?
— Не утечет, — отвечала хранительница. — Но многое все-таки придется решать самой: что черное, что белое, что обман, что не обман. И вот тут как решишь, так и будет. И уж твой-то мир целиком зависит от тебя. Ничего, привыкнешь, научишься. Ну, пойдем, уже скоро полдень, напомним гостям, что мы отплываем.
Наконец гости ушли, Анастасиос — изысканно простившись с Розой. Магдала и хранительница сложили свитки в ящики, закрыли тяжеленные крышки. Вот любопытно, подумала Магдала, а если бы свиточек забрать…
— И думать не моги, — сказала Роза, — во-первых, толку не будет, во-вторых, зачем беспокоить старика понапрасну?
— Ой, — Магдала заполыхала вся, — а что, так видно было?
— Да уж видно, — отозвалась Роза. — Прямо вот тут написано, — и легонько тюкнула девушку по лбу между бровей.
— А я вот вроде как познакомиться с ним буду должна, что ли.
— А я вот вроде как познакомиться с ним буду должна, что ли. Синьор старший помощник сказал… Не пошутил?
Роза покачала головой:
— Нисколечко.
— Значит, мне на самом деле можно пойти и найти его, и…
— Это, дитя мое, — задумчиво сказала Роза, усаживаясь на сундук и болтая в воздухе звонкими александрийскими босоножками, — не просто можно. Это очень, очень полезный опыт.
3
Так все и устроилось. Но прежде чем закончился этот день, Магдала еще и расписалась в десятке толстых корабельных журналов, и получила от боцмана Микаллефа брезентовые штаны, куртку и башмаки на размер больше («А как же моряку на вахте без морской одежды? Промокнет моряк-то», — сказал боцман, прикидывая, на сколько придется укоротить штанины), и нашла все-таки старпома. А тот объяснил, что корабль, как все старые люди и вещи, дремлет днем, а по ночам бодрствует, и бодрее всего он с полуночи до четырех утра, в самую трудную вахту, когда отчаянно клонит в сон и мерещится всякое на темном невидимом горизонте.
— Вот ты и будешь делать очень важное дело, — сказал он серьезно. — Мы поставим тебя отбивать склянки. Будешь звонить в колокол каждые полчаса, вот так, — и обозначил рукой короткое сдвоенное «бамм-бамм». — Это и несложно, и очень важно, чтобы моряки на вахте знали, где они и который час. Идет?
— Идет, — сказала Магдала и вздохнула. Ночного корабля она, по правде сказать, боялась.
Но корабль и около полуночи оказался просто кораблем — стальным и обшитым пластиком, мерцающим во тьме рубки огоньками приборов. Магдалино место возле колокола было и не в рубке, и не снаружи — в такой нише, где тускло светилась маленькая лампочка над хронометром.
Магдала, очень серьезная, заступила на вахту и ударила в колокол. Тонкий звук полетел неведомо куда. Наверху были светила, внизу черная, рябая от светил вода, посередине — корабль. Но он не заговаривал с таращившей во тьму глаза Магдалой. Он шел себе и шел на запад, и девушке, притулившейся между хронометром и колоколом, казалось, что она сквозь палубы ощущает тепло от дизеля. Потом наступило время опять отбивать склянки (Магдала сверилась с бумажкой, которую дал ей старпом, — в котором часу сколько раз ударить), а потом ей пришло в голову, что корабль очень похож на остров. И от этого как-то улеглось и утихло то, что с непривычки томило ее все время, с тех пор, как пришлось решать самой. Почти остров — почти дом. И небо такое же, как дома, только там звезды застревали в гранатовом дереве, а тут — в решетчатом парусе антенны. К шуму движения Магдала уже привыкла, но теперь ей стало казаться, что она слышит не только попискивание приборов и тайное тихое жужжание хронометра, но еще и тот самый деревянный скрип и шорох, который не давал ей спать поначалу.