* * *
— Ты пойдешь со мной? — спрашивает Тень.
Надо бы спросить: «Куда?» — или возмущенно крикнуть: «Чтобы ты опять меня бросил?» — или просто отвернуться к стене — небось не дурак, сам все поймет. Вместо этого я долго вожусь с механизмом, приподнимающим спинку кровати, и буднично спрашиваю:
— Как?
— Это очень просто, — торопливо говорит Тень. — Просто сделаешь, что я скажу. Кстати, имей в виду, что во время перехода исполнятся три твоих желания.
— Ну слава богу, мне это все снится. — Я откидываюсь на подушки и закрываю глаза. — Что за бред? Ты что, после реинкарнации стал золотой рыбкой? Напомни мне сказать доктору Форману, что справедливость все-таки есть.
Дверь открывается, и в палату заходит медсестра. Она аккуратно сдвигает книги в сторону и ставит на тумбочку поднос с ужином. Тень кривляется, повторяя все ее движения, и я с трудом удерживаюсь от смеха. Краем глаза я замечаю, что в стаканчике для таблеток сегодня прибавление. Видимо, доктор всерьез обеспокоен. Медсестра ловит мой взгляд и улыбается: «Это витамины. Весной мы всем больным назначаем витамины. Я и сама их принимаю». Она поправляет цветы в вазе, зажигает свечи и выходит, бесшумно притворив за собой дверь.
Тень сидит, обиженно отвернувшись, — во всяком случае, мне так кажется.
— Такое впечатление, что ты мне не веришь…
— Нормальному человеку не должно быть никакого дела до того, верят ему или нет! — Это неспортивно, но я не могу удержаться.
Тень хохочет так, что стена начинает ходить ходуном. Я бы тоже посмеялась, но не могу: Виктор доводил меня этой фразой до белого каления. «Нормальному человеку не должно быть никакого дела до того, где именно лежат грязные носки. Нормальному человеку не должно быть никакого дела до того, что о нем думают соседи снизу». Услышав в очередной раз: «Нормальному человеку не должно быть никакого дела до того, где его супруг провел ночь», я молча развернулась и вышла из квартиры.
Дело было даже не в этой чертовой ночи (ну, допустим), а в том, что никто не может решать за человека, до чего ему должно быть дело, будь он хоть трижды нормальным. Хотя доктор Форман, например, уверял, что нормальных людей не бывает.
— Ты мстительная и злопамятная, — укоризненно замечает Тень. — Но все равно я хочу, чтобы ты пошла со мной. Мне там… — судя по тому, как дрожит пламя свечи, Тень думает, чем заменить слово «одиноко». — Мне там скучно.
— Эти твои дурацкие три желания наводят на мысль о продаже души. — Я уже все решила и теперь могу капризничать и веселиться. Причем что-то мне подсказывает, что совершенно безнаказанно.
— Начиталась книг, — фыркает Тень. — Что еще за душа, вот ведь придумали тоже… Считай, что это условия контракта. Я нашел новую работу. На старой моей жене оплачивали медицинскую страховку, а на новой — выполняют три желания.
Если я и сошла с ума, то надо признать, что зря люди этого боятся. Очень приятное ощущение.
— Хочу тебя, здоровые ноги и библиотеку в ста метрах от дома, — автоматически выпаливаю я.
— Библиотеку? О господи, неужели тебе не надоели книги?
Я упрямо пожимаю плечами:
— Во всяком случае, они ни разу меня не подводили.
— Насчет библиотеки можешь не волноваться, я об этом уже позаботился. А в остальном… Ты уверена? Решила? Дай мне руку и скажи все это еще раз.
Я протягиваю руку ладонью вверх, Тень накрывает ее, и мои пальцы немеют от нестерпимого холода. Он поднимается по плечу, разливается в груди и медленно подступает к горлу.
— Ну же, говори, — торопит Тень.
— Хочу… — Я замираю, вспоминая, как тогда, выйдя из квартиры, отправилась в аэропорт и села в первый попавшийся самолет. Спускаясь по трапу, даже еще толком не сообразив, в каком именно городе, я почувствовала, как в кармане завибрировал телефон. «Ты ненормальная, — сообщил мне Виктор, как будто до сегодняшнего дня у него еще сохранились какие-то иллюзии на мой счет, — куда ты поперлась без зубной щетки и запасных трусов? Сиди в аэропорту, ради всего святого, я вылетаю через пять минут». Еще чуть-чуть, и я начну вспоминать, как вежливый человек в униформе объяснял мне, что самолет, в котором летел мой муж, разбился… В глазах у меня темнеет, и я медленно, как во сне, говорю:
— Хочу, чтобы ни ты, ни здоровые ноги, ни эти чертовы книги не были мне больше нужны.
— А книги-то тебе чем помешали? — печально спрашивает Тень. — Все-таки надоели? Ну… — Он долго молчит, а потом вздыхает: — Я тебя понимаю.
Темнота на моей руке сгущается, и из нее проступает блестящий бок маленького стеклянного пузырька. Холод сковал мне горло, и я не могу говорить, но Тень правильно понимает мой недоумевающий взгляд.
— Ты хочешь спросить, почему я не дал тебе его выпить тогда? Понимаешь, раз уж мы заговорили о душе, то можно ее продать, а можно просто выбросить.
Тень склоняется надо мной и подносит пузырек к губам. Я делаю глоток, и темная тепловатая вода принимает меня, нежно обволакивает, даже и не пытаясь вытолкнуть на поверхность, а я бьюсь спиной о мягкий белый песок и судорожно вдыхаю.
Улита Уварова
Анна
Лавры
День расцветал. Крепкий, яркий, сверкающий светом и бодрящий холодом.
Крепкий, яркий, сверкающий светом и бодрящий холодом.
На повороте к площади, там, где проходили пассажиры паромов, как всегда, сидела жена старого Якоба. Торговала калеными орешками. Сегодня рядом с ней пристроились инвалид с газетами и мальчишка со своими деревянными поделками. Поток прохожих, казалось, направлялся невидимым сердцем. Каждые полчаса — сначала ленивое движение в сторону причала, потом плотная группа людей словно выталкивалась в город. Потом затишье. И снова: приток — сокращение — толчок. И еще через полчаса: приток — отток. В ритме работы этого таинственного сердца шел и ленивый разговор между продавцами.