— Конечно, Идо, ты можешь оставить книгу себе. И ты сам можешь остаться на корабле, если хочешь.
— Спасибо, капитан! Я умею варить кофе, меня дядя Додо научил. И наверное, я смогу печь пироги, как дядя Додо, я много раз смотрел, как он их печет, и еще я умею…
— Идо, главное, что ты умеешь, это раздавать людям книги. Книги, полученные из твоих рук, приносят им только добрые перемены, уж этому тебя Додо научил, а больше ничего и не требуется… Впрочем, управляться с парусами мы тебя тоже научим, если захочешь.
* * *
В тот день Идо вернулся на берег с новыми книгами, которые библиотекарь собрал для дяди Додо.
Прощание было коротким.
— Ничего, мальчик, я буду развозить книги сам, пока что-то в жизни не изменится.
И солнце добралось до крыши соседнего дома.
— Кот! Вернулся, мелкий трус, с подоконника спрыгнул… ладно, покормим.
И молоко льется в железную миску.
— Дядя Додо, мы обязательно встретимся, корабль вернется с новыми книгами, вы только его позовите!
И запах кофе и пряностей сливается с запахом жасмина из сада.
— Ладно, не болтай, уже темнеет, тебе пора бежать.
Идо бежит по саду мимо кактусов — вот еще один зацвел ярко-оранжевым — с горячим пирогом и книгой в рюкзаке. Идо бежит к морю через весь город. У шлюпки собираются моряки, одни возвращаются из трактиров, другие — от возлюбленных, которые ждут матросов в каждом порту, и каждый раз слышат: Поедем со мной, поплывем! Что твой домишко ветхий, что сад? — но моряки всегда возвращаются на корабль в одиночестве.
— Привет, ты Идо? Прыгай в шлюпку, мы отплываем.
* * *
Прошло несколько лет с тех пор, как Идо уплыл на корабле. Корабль не раз возвращался в наш город, Идо приходил к Додо с новыми книгами. На корабле сменилась чуть ли не половина команды: матросы тоже иногда просят новую книгу и другую судьбу у Идо. Сам Идо никогда не читает книги — кроме одной, той самой, которую он принес с собой в рюкзаке.
Эта книга называется «Вавилонский голландец».
Кэти Тренд
Капитанский шторм
До определенного момента я считал, что попал на идеальный корабль.
Действительно, такого спокойствия, как на борту «Морской птицы», мне доселе встречать не приходилось. В тесной, да еще и оторванной от мира компании неизбежны хоть какие-то натянутости, недомолвки, случаи личной неприязни и настоящие ссоры — на борту нашего корабля ничего такого не случалось, может быть, потому, что мы сознавали: этот корабль не утонет. Раз я даже подумал, что уже умер и деление на дневную и ночную вахты чисто условно. Правда, я уже ездил домой в отпуск, и там все было как обычно: мама хлопочет, папа паяет что-то в мастерской, сестра молчит, — но ведь мирная домашняя жизнь вполне может быть моей посмертной фантазией.
Но однажды я проснулся утром от ощущения, что жив — ох, и еще как жив! Корабль взбрыкнул и вышвырнул меня в узкий проход между койкой и переборкой, куда я уже успел поставить добытый в Норвегии живописный матросский сундучок. Грани его и углы были обиты чеканной медью, и я, не успев спросонья ничего сообразить, с маху врезался в него голой щиколоткой.
Стоило мне проснуться от удара окончательно и попытаться сесть, как выяснилось, что я не знаю, где, собственно, вертикаль. Корабль валяло, как бочку в водопаде. На моей памяти это был первый шторм. Конечно, на борту «Шарлотты-Анны» штормиться мне приходилось, но там я был к этому морально готов, а теперь чувствовал, что меня предали. Рай, видимо, оказался прелюдией к аду; с другой стороны, это ведь привычный матросский ад, а не какая-нибудь там геенна огненная, так что выпить кофе не помешает.
На ушибленную ногу я едва мог ступить, но, к счастью моему, ходить по этому кораблю не смог бы и абсолютно неповрежденный человек. Корабль, все еще послушный моей фантазии (надо же, это умение не пропало даже тогда, когда я наконец поддался уговорам Сандры и поверил в себя), выставлял мне под руки какие-то резные детальки даже в коридоре нижней палубы, до сих пор резьбою не украшенном. Практически на руках я добрался до камбуза.
— О, Йозек! — услышал я голос Сандры: вися в распор между камбузным столом и продуктовой тумбой, она варила кофе, держа на подносе кофеварку, воткнутую в сеть. — Ты никак тоже кофе захотел? А вот Джонсон не может уже, никогда бы не подумала.
— Что случилось? — хрипло спросил я, цепляясь к резному пиллерсу у барной стойки.
— А, у капитана дурное настроение. Там, наверху, тьма кромешная, так что кэп ведет, — объяснила она, тщательно удерживая кофеварку в горизонтали, — с нами это уже бывало, еще до тебя.
— А где ребята?
— Когда все это началось, кэп объявил — всем спать до дальнейших распоряжений. Спят в гамаках без задних ног. Уж если капитан сказал спать, все спать и будут. О, сейчас зашевелится… Есть! Подставляй чашку.
Я вынул из кармана любимую деревянную чашечку, принюхался. Действительно, меня не мутило ни капельки, хороший вестибулярный аппарат — страшная сила.
— Джонсона укачало?! — До меня дошло только тогда, когда горький и густой вкус Сандриного кофе пробрал мою голову до дна. — Ничего себе.
— Да, его укачивает, — подтвердила Сандра. — Он, когда начинается болтанка, вообще не может в трюме сидеть. Где-нибудь наверху за что-нибудь уцепился, должно быть… — Сандра вдруг замерла, не донеся до рта чашку. — А ведь точно, если он тот самый Джонсон, то вот так он и спасался каждый раз! Всегда был наверху. Эх, жалко, мало шансов донести кофе до бака… Курить хочется. Третий-то наверняка уже там.