Она поднялась с пожилым господином на борт и вскоре вернулась.
Они тихо встали рядом.
— Я буду тебя навещать, — сказала Анна. — При всякой возможности.
— Я буду ждать. Ведь мы же настоящие друзья. Нам нельзя друг без друга. Ты забрала свою лодку?
— Конечно.
— Может, от нее будет какая-нибудь польза, а не только удовольствие.
— Посмотрим. Должна быть.
— У деда была?
— Да. Все в порядке. Ты мне пиши. И отправляй бутылочной почтой.
— Ты тоже.
— Все, мне пора. Не грусти.
— Вот еще. Теперь-то я знаю — мы вместе.
Анна улыбнулась заговорщицкой улыбкой и убежала.
Петер, ничего не дожидаясь, пошел прочь. Ему очень хотелось посмотреть, смотрит ли ему вслед подружка, но гордость не позволила.
У поворота на площадь, под фонарем, сидела Катерина. По ночам она, страдая бессонницей, шла продавать глинтвейн, чай и кофе. Три укутанных бидона стояли возле нее на ящике. С другой стороны ящика примостился старый Герц.
Петер подошел к ним.
— Что ты загрустил, мальчик? — спросил старик. — Раны ноют к непогоде?
— Ну, чего разнюнился? Подружку свою повидал, дело хорошее сделал. Не зря день прошел! — подбодрила старуха.
— Что там, на борту? — спросил Петер.
— Там? Там книги, одни только книги. И больше ничего. Не о чем там расстраиваться, — резко сказала старуха.
Они с Герцем переглянулись.
— Теперь о вас легенды будут рассказывать.
— Теперь о вас легенды будут рассказывать. Неровен час, войдете в историю со всякими небылицами, — подначила старуха.
— Ты ведь понял, что случилось? Кто наблюдал за происходящим весь день? Кто сделал эту историю? Вот прямо сейчас, сию минуту делает? — подхватил старик.
— Какую еще историю?
— Историю про крепкий, холодный день и прозрачную, морозную ночь. Историю о том, как утром у поворота на площадь сидели торговка орехами, газетчик и один паренек со своими поделками, а ночью на том же месте говорили… Да не ерзай ты так, к тому же при бортовой качке. Того и гляди свалишься.
Кэти Тренд
Кто говорит с призраками
За пятнадцать минут до подъема, за полчаса до моей вахты разбудили меня голоса за переборкой. Я поворочался, пытаясь не обращать внимания, убедился в бесплодности попыток и прислонился головой к переборке, подслушивать так подслушивать.
Я узнал оба голоса, хотя и не сразу: говорили доктор Эмма и капитан. Не сразу — потому что таких эмоциональных интонаций у них обоих не слышал я никогда.
— Может быть, вы подзабыли за давностью лет, — угрожающе наступала Эмма, — каково бывает живым людям на севере! Четверо заболели! И Лазовски до сих пор лежит с жесточайшей ангиной. Ангина, к вашему сведению, сэр, дает осложнения на сердце. Вам не хватает матросов в ночной вахте?
— Эмма…
— Так вы их таким способом и не получите. Этого нужно захотеть, а я сомневаюсь, что бедным мальчикам захочется здесь оставаться. Кто вас знает, куда в следующий раз взбредет вам в голову везти книжки!
— Эмма, дорогая! Любой матрос, нанимаясь на корабль, отдает себе отчет в том, что ему придется столкнуться с некоторыми тяготами службы. По сравнению с военными кораблями у нас еще цветочки…
— А вы бы хотели ягодок?! — ядовито возражала доктор. — Большая часть вашей команды — молодежь, они еще сами не понимают, что такое осложнения. Они, конечно, со всей энергией юности бросаются в ваши авантюры, но кто как не вы должен их сдержать? Ну что за блажь соваться на паруснике в Северо-Западный проход? Неужели без этого нельзя? У ребят и так у каждого в прошлом какая-то смерть, ну надо же их, в конце концов, поберечь…
— Ладно, — я услышал хлопок, словно капитан с размаху впечатал ладонь в столешницу, — вы меня убедили. Когда Франклину в следующий раз приспичит почитать, я пойду туда с одной ночной командой. Зимой. Чтобы не отвлекаться на дневные стоянки. Ну, возможно, найму себе с десяток матросов где-нибудь в Петербурге или в Антверпене. Вы довольны?
— Вы неисправимы… — Хлопнула дверь каюты, и больше я голосов не слышал.
Видимо, долгая зимняя стоянка в Уитби была следствием этого ночного разговора. Конечно, капитан не торопился с отдыхом для команды, потому что расписание стоянок, переходов, фестивалей, лекций и визитов было расписано на год вперед; и все-таки в середине декабря мы оказались в знакомом уже английском городке, и стоять нам здесь предстояло едва ли не всю зиму.
Мы были не единственным парусником. Здесь был австралийский «Эндевор», два грека, один бразилец и изрядное количество местных шхун. Первое время мы ходили друг к другу в гости, но ближе к Рождеству все занялись праздничными приготовлениями, бегали в поисках новомодных светящихся гирлянд, обматывали ими корабли, закупали в промышленных количествах спиртное и провизию.
Первый напор истосковавшегося без нас местного населения схлынул, и «Морскую птицу» уже стали считать чем-то вроде одной из местных книжных лавок, только на воде.
Первый напор истосковавшегося без нас местного населения схлынул, и «Морскую птицу» уже стали считать чем-то вроде одной из местных книжных лавок, только на воде. У меня появилось свободное время, и я проводил его, бесцельно болтаясь по крутым улочкам города и заглядывая в украшенные мишурой магазинчики.