— Про что пою?
— Да. Пожалуйста. — Она даже руки к груди прижала, сложила лодочкой: пожалуйста!
Григор пожевал губами, потеребил недоплетенную косицу. Брови у него сошлись от напряжения.
— Это… про птицу, — сказал он. — Куку, птица такая.
— Кукушка?
— Да. Да. Прилетает весной в родной дом. Но меня там нет. Надо просить ее рассказать, кто там теперь живет. Если матушка, то чтобы там росла земляника. Если сестры — то чтобы им росли цветы. Если родные братья — то могучие… деревья, леса. — Григор вздохнул от долгой речи, помолчал, но Магдала чуяла, что это еще не все. И угадала: механик вздохнул и закончил почти сердито, глядя на настырную пассажирку: — А чужие дом получат — пусть растет бурьян колючий! Вот так. Да.
И снова взялся за работу. Серые пеньковые прядки быстро почернели.
А чужие дом получат —
Пусть растет бурьян колючий…
Тут-то Магдала и поняла: это же ее дом родной вот-вот зарастет колючими травами, если уже не зарос. Только каблучки простучали — со всех ног бросилась в каюту, вывернула и перетряхнула нехитрые пожитки и нашла «машинку» Пай-Пая. На сложенной втрое бумажке было написано, что и как делать, чтобы ее включить… и на карточке тоже все объяснялось довольно ясно, и четверти часа не прошло, как Магдала, прикусив от волнения губу, уже набрала братов номер.
Сигнал долго тянулся ниточкой от Магдалиной ладони куда-то в черные небеса, отразился там от чего-то невидимого и неведомого — вниз, дробясь снова и снова, разыскивая Пай-Пая.
— Алло…
— Слушаю. Кто это?
— Пай-Пай, это я, Магдала.
— Сёстрочка! Малышка! Где ты?
— Я далеко… А ты, Пай-Пай, ты-то где?
Он засмеялся.
— В пустыне! Помнишь, я тебе говорил, что и сюда связь дотянется. В палатке сижу вот…
— Значит, ты не дома?
— Нет, маленькая, мне же нужно было уехать, ты помнишь? Что с тобой? Ты плачешь?
— Нет, не то чтобы… Просто я тоже, Пай-Пай, очень далеко. Знаешь, где это — Александрия?
Брат на том конце ниточки молчал.
Очень долго. Сердце успело стукнуть раз пять.
— Знаю, конечно, — напряженным голосом отозвался он наконец. — Как ты туда попала и что там делаешь?
Тогда Магдала, сбиваясь с пятого на десятое, взялась рассказывать: «Морская птица», хранительница библиотеки с сигарой в зубах, новые туфли и механик с песней о кукушке смешались, и весь рассказ сделался каким-то одноцветным, невнятным и мутным. Замолчав, Магдала по дыханию брата поняла, что тот очень сердит.
— Ты с ума сошла, Магдала. — Он не назвал ее ни сёстрочкой, ни Мигдалией. — Я сказал, что тебе хорошо было бы повидать корабли из других стран, но это вовсе не означало, что нужно подниматься на первый попавшийся борт и оказываться бог знает где!
— А я не бог знает где, — сердито отвечала Магдала. — И я тебе сразу позвонила, как смогла. И люди здесь очень хорошие, библиотека, я много читаю, только сейчас все книги древние. Я просто беспокоюсь, как там мама, как дом… чтобы бурьяном не заросло.
— Каким еще бурьяном?! Боже мой, тетя Лина с ума сойдет, если я ей скажу. Когда ты возвращаешься?
— Я не знаю, — проговорила Магдала и поняла, что брат прав: она очень-очень далеко от дома, и это, конечно, неразумно, и… — И я не знаю. Но я же вернусь обязательно.
— Немедле… — начал было брат, но Магдала нажала на красную кнопочку, оборвала связь.
Она потом еще поплакала в подушку: горько было осознавать, что брат прав, далеко она от дома, и безрассудство это ужасное, но сам-то хорош, сам ведь сказал — поезжай, мол, а матушке, если подумать, какая разница, в Силему ее дитя укатило или в Александрию?
И утром, заплетая косы, думала о том же. И еще думала: можно ведь попросить капитана, чего уж тут такого, синьор Бек, пожалуй, с кем-то там договорится, чтобы читательницу отвезли домой — повидала мир в трех днях ходу, и хватит… Плеская водой в лицо (ууу, глаза-то какие, просто оладьи, а не глаза), представила, как «Морская птица» возвращается в Силему, но только… Только это ведь уже навсегда. Дважды чудеса не случаются. Прощай тогда библиотека. Всего одну книгу успела оттуда прочитать. Зато матушка плакать не будет.
Сама ты не знаешь, чего хочешь, сердито фыркнула Магдала в корабельное полотенце. То чтобы весь мир повидать и чтобы чудеса, то чтобы матушка не плакала. И где правда? И как бы узнать?
А ты просто реши. И решения своего держись.
Магдала так и замерла с полотенцем в руках.
Не ее это был внутренний голос.
Не так она разговаривала сама с собой.
Не таким густым гулким звуком, в котором еще и поскрипывало что-то, словно деревянные ступеньки под ногой.
— Кто здесь?
Голос не отозвался.
«А вдруг я неправильно решу, — сказала Магдала про себя, звонко, почти выкрикнула, но вслух ни звука. — Откуда мне знать, что лучше?»
Кроме тебя никто не знает, отозвался этот голос, такой скрипучий, канатный, переборочный, что Магдала запылала по самые уши, догадавшись: это же корабль… Вот так дела!
Никто не знает, что лучше для тебя, сказал корабль. От любого решения твоя жизнь переменится, твоя жизнь, ничья другая. Тебе и решать. Полный вперед!
Наверху сдвоенно звякнул колокол.
Магдала перевела дух. Взгляд ее задержался на полочке с телефоном — машинка, оставшись невыключенной, все подмигивала.
Вот Пай-Пай тоже учил-рассказывал, а теперь злится, что так все обернулось. Хотя вроде бы по его слову сделала. Значит, верно корабль говорит — надо самой все перерешить. Знать бы еще, с чего начать, с какой стороны подступиться.
Корабль молчал. Да что тут рассуждать, просто спросить у капитана, не идут ли они опять на Мальту… так, на всякий случай. Язык-то не отвалится.