— Скажи своему другу, пусть идет без опаски, — шепнул Бигела Соллию. От кожемяки не укрылся недоверчивый, бегающий взгляд степняка. — Здесь никто не прячется со стрелой наготове. Пусть не ждет.
Соллий слегка покраснел — ему стало стыдно за Ариха.
— Он вырос в степи, — ответил Ученик Близнецов, — для него любая стена как клетка. Прости нас, добрый хозяин.
— Люди иногда называют меня Бигелой, — сказал хозяин. — А иногда кожемякой.
Как давно не сидел Соллий на деревянной лавке! Как давно не подавали ему обед в деревянной миске! И какой обед! Блины со сметаной и лесными ягодами!
Арих от ложки отказался, ел руками, как принято у него на родине.
Как давно не сидел Соллий на деревянной лавке! Как давно не подавали ему обед в деревянной миске! И какой обед! Блины со сметаной и лесными ягодами!
Арих от ложки отказался, ел руками, как принято у него на родине. Соллий подивился тому, с каким достоинством держался бывший вождь, как ловко управлялся с блинами и сметаной — даже не испачкал усов. Хозяйка, полная немолодая женщина с красными бусами на шее, посматривала на гостей с усмешкой, по-доброму, словно на сыновей, вернувшихся после долгого пути.
Бигела же, сидя с ними за одним столом, помалкивал — ждал, пока утолят лютый голод.
Лишь к вечеру завязался разговор, неспешный, степенный. Что бы поначалу ни думал о степняке кожемяка, а к концу вечера Арих прочно завоевал его сердце. В отличие от Соллия. Не любил Бигела, чтобы умничали. Арих же — не таков. Арих выслушивал с почтением, а отвечал хоть и немногословно, но искренне и по возможности полно. Это было хорошо.
Так обменивались новостями, слово за слово, речь за речью. И сказал Бигела своим гостям, что земли эти прежде были вроде как ничейные, лежали между веннскими и сольвеннскими, но затем — тому уж лет десять минуло или чуть менее — прибыли сюда островные сегваны. Худо сейчас на Сегванских островах. Надвигается холод и лед, наползает на побережье вечная зима, морозит рыбу в глубинах, вонзает ледяные иглы в морскую живность. Уходят люди с островов. Вот так и кунс Винитарий собрал дружину и на корабле явился на берега Светыни. Занял эти земли.
А потом прошло время — и согнал Винитарий с берегов веннское племя. Забыли уж, как оно называлось…
Тут Арих метнул в Соллия быстрый взгляд и усмехнулся.
Эта усмешка не укрылась от острых глаз Бигелы.
— Чему смеется твой друг? — спросил он у Соллия. — Хоть сегваны — мой народ, а все же не всем по душе то, что кунс Винитарий сотворил с веннским племенем. Ведь всех истребил, до единого человека. А землю их себе забрал. И замок поставил у излучины реки. Сторожит и землю, и народ.
— Друг мой вовсе не смеется над чужой бедой, почтенный Бигела, — отозвался Соллий. — Просто вышел у нас с ним спор две седмицы назад. Я ему рассказывал то, что читал некогда в книгах о веннском народе и о народе сегванов. И сказал я, что венны считают свой род по матери, а сегваны — по отцу. Друг мой подивился веннскому обычаю и сказал: «Должно быть, слаб этот народ — венны, если держатся такого глупого обычая». Ты же своим рассказом подтвердил его мнение.
— Винитарий, — Бигела понизил голос, — истребил веннское племя не силой, а вероломством. И хоть обычаи веннов кажутся мне такими же странными, как и твоему другу, но не называй их слабым народом! Они не слабы и не глупы. Иной раз бывают и страшны!
***
Гостевать у Бигелы нравилось Соллию. Беседы за трапезой, дневные работы по дому (Соллий взялся помогать в мастерской, увлеченно обучаясь новому делу — а заодно за разговорами вовлекая Бигелу в свою веру), вечерние посиделки на берегу Светыни — все это ласкало беспокойную душу Соллия, приносило в нее свет и тепло.
Арих же тревожился. Часами метался по двору и дому. Иной раз по целым дням пропадал в лесу и возвращался смущенный, с листьями в волосах — спал он под деревьями, что ли? Никакой работой в доме Арих не занимался — степняки считали все эти домашние хлопоты делом женским, для мужчин презренным. Ремеслом же, занятием оседлым, бывший вождь рук осквернять не пожелал.
Настал день, когда решено было между бывшими товарищами по несчастью, что пришла пора им разойтись в разные стороны.
— Бигела говорит: на излучине реки стоит замок здешнего хаана, — сказал Арих. — В этих краях не быть мне вождем, а на земле сидеть я не привык. Пойду к хаану — стану его человеком. Я — воин. Пахать землю и мять кожи мне не с руки.
Соллий вздохнул и обнял Ариха.
— Ты мой друг, — сказал Ученик. — Помни об этом.
Арих вдруг рассмеялся.
— И ты — мой друг, Соллий! — сказал он. — Ты тоже помни об этом!
Глава одиннадцатая
«СВЯТЫ БЛИЗНЕЦЫ В ТРЕХ МИРАХ!»
Среди ночи Алаха неожиданно проснулась. Она заночевала в пещере Праматери Слез вместе с другими девушками, явившимися сюда в священный десятиднев пытать судьбу. Некоторые мечтали связать свою жизнь со служением милосердной Богини, другие искали здесь ответов на вопросы, поставившие в тупик даже старейшин их рода.
Здесь царила вечная ночь. Тьму лишь немного разгонял тревожный свет факелов и масляных ламп, горевших в святилище постоянно. Неприветливая и суровая жрица Кера, которая встретила Алаху у порога храма, привела девушку во внутреннюю пещеру, где таинственно мерцал огонь, отражаясь в золотых и серебряных сосудах с благовонными маслами и заставляя сверкать волшебным пламенем драгоценности, которыми был выложен причудливый узор на полу пещерного храма. Посреди святилища находилось изваяние коршуна с широко расправленными крыльями и хищно раскрытым острым клювом. Рассказывали, будто эти птица унесла в своем клюве слезы Праматери. И когда она пролетала над морем, то выронила свою ношу, которая превратилась в драгоценные жемчужины. Перед статуей стоял медный треножник с горящим светильником.