— Мы повстречались случайно, госпожа, — выдавил наконец Салих. — Это произошло на базаре, где я накупил полную корзину разной снеди. Твой сын, чрезвычайно вежливый, услужливый мальчик, предложил мне помощь, и поскольку корзина действительно была очень тяжелой, я с радостью принял ее.
— Он заплатил мне щедро, матушка, — добавил Мэзарро. — И… Он знал моего отца! — выпалил он.
Вся кровь бросилась Салиху в лицо. Проклятый щенок! Видать, на самом кончике языка вертелась у паршивца новость, вот и не выдержал — ляпнул. А как переживет подобное сообщение Фадарат — о том и не подумал.
Женщина повернулась к Салиху, улыбнулась.
— Мой покойный супруг и господин был человеком крутого нрава, — сказала она спокойно. — Но душа у него всегда оставалась доброй, я-то знаю… Ты вел с ним какие-то дела? Не пойму, чем мне твое лицо кажется знакомым…
Салих встал. Он не мог вымолвить ни слова. Крупная дрожь сотрясала его с головы до ног.
Заподозрив что-то, поднялась и Фадарат.
Мэзарро прикусил губу. Он видел, что зря завел разговор об отце, но теперь уж было поздно.
— Это я… — прошептал Салих. — Это я… мама… Это я, Салих…
И упал к ее ногам.
***
Ничего из старых вещей не взяли они из лачуги, когда навсегда покидали ее, даже не потрудившись закрыть дверь. Так и оставили дом необитаемым. Может быть, какие-нибудь бездомные бедняки заберутся в лачугу Фадарат и ее сына и начнут там новую жизнь, пусть голодную, но все же под крышей.
А может, воры разграбят остатки убогого скарба и подожгут дом. Тем, кто уходил из этого жилища, дальнейшая его судьба была безразлична.
Фадарат и оба ее сына, родной и приемный, просидели у догорающей лампы всю ночь — за разговорами и воспоминаниями, а наутро, едва рассвело, вернулись в Салихов дом, такой богатый и такой бесприютный.
На этот раз Салих не стал ждать, пока своевольные девушки изволят появиться перед гостями. Обошел дом, велел Одиерне выйти к фонтану, а после разыскал Алаху — в таком большом, таком пустом здании сделать это оказалось не так-то просто.
— Госпожа, — окликнул он ее.
Алаха сидела на коврах, рассеянно разглядывая свое отражение в небольшом полированном зеркале.
При звуке шагов своего бывшего раба она лениво подняла голову.
— Что тебе? — спросила она высокомерно. — Разве тебя плохо развлекает эта красавица, Одиерна? Зачем ты тревожишь меня?
— Одиерна вовсе не развлекает меня, — ответил Салих, чувствуя, как в нем закипает раздражение. — Зачем ты представляешь все в таком свете, госпожа? Я ничего дурного не делаю!
— Мне-то что за дело! — Алаха пожала плечами и отвернулась. — Если ты вломился в мои покои только для того, чтобы сообщить это, то убирайся. Ты своего добился: я зла на тебя! Пошел вон, Салих!
— Госпожа, — повторил Салих уже настойчивее, — я пришел вовсе не для того, чтобы злить тебя. Послушай…
— Убирайся к Одиерне, — повторила она, отбрасывая зеркало на ковры. — Если эта девка плохо ублажает тебя, ты можешь ее высечь! Уверена — Старик, у которого мы украли невесту, так и поступает!
Салих уселся на пол у ног Алахи.
— Послушай меня, госпожа, — произнес он в третий раз. — Я здесь не для того, чтобы ты сердилась на меня или Одиерну. Прошу тебя, выйди во двор, к фонтану. Там ждут два человека. Познакомься с ними, потому что они будут жить в этом доме.
— Мне все равно, — сказала Алаха.
— Это моя мать и мой брат, — продолжал Салих. Ему было трудно говорить. Так же трудно, как идти против быстрого течения. — Столько лет я искал их и наконец нашел… Мою мать зовут Фадарат. Она будет вести здесь хозяйство… Думаю, она справится с этим куда лучше, чем я.
— А ты вообще ни с чем справиться не можешь! — огрызнулась Алаха. — Я не хочу ни с кем знакомиться. Уходи. — И, видя, что Салих медлит, прикрикнула: — Уходи, целуйся со своей Одиерной!
Салих молча повернулся и вышел вон.
Однако вскоре Алаха появилась возле фонтана. Не то из упрямства, не то из любопытства, но она прибежала даже раньше Одиерны. На ней было роскошное шелковое одеяние — одно из тех, что хранилось в сундуках в этом богатом доме и принадлежало кому-то из прежних обитателей. Длинное желтое платье с красным поясом, высокий головной убор, расшитый жемчугами, из-под которого на прямые плечи падали длинные тонкие косы иссиня-черного цвета, тяжелые браслеты, сомкнутые на тонких девичьих запястьях, смуглое, скуластое лицо, бесстрастное, высокомерное, — такой явилась Алаха перед матерью своего бывшего невольника.
Постояла в сторонке. Приблизилась величаво — уж это-то ей, дочери вождей, удалось хорошо, несмотря на то, что платье было великовато и подол волочился по траве. Обошла Фадарат и Мэзарро вокруг, словно коней, к которым приценивалась.
Обошла Фадарат и Мэзарро вокруг, словно коней, к которым приценивалась. Щелкнула языком.
Повернулась к Салиху — тот стоял, медленно наливаясь гневом.
— Это и есть те самые люди, которые будут делить с нами кров? — осведомилась Алаха. — В какой грязной дыре ты их нашел, бездельник?
— Госпожа Фадарат, — обратился Салих к своей матери, — вот эту прекрасную госпожу называют Алахой. Она — соль моей жизни, мое спасение и свет. Без нее я до сих пор влачил бы жалкое существование… Если когда-нибудь она назовет меня своим рабом — не возражай, потому что так оно и есть.