— Что?.. — вырвалось у него. — Что ты сказал?
Юноша недоумевающе уставился на своего работодателя.
— Я назвал свое имя… — пробормотал он. — Мэзарро…
— Мэзарро. — Салих с трудом перевел дыхание. — Так, этого только не хватало. Мэзарро. Скажи-ка мне, Мэзарро, жив ли твой отец?
— Мой почтенный отец скончался два года назад. Разорение довершило разрушительную работу болезни, от которой он страдал много лет — да примут Боги его душу!
— Да сожрут его душу демоны преисподней, — прошептал Салих. — Если это, конечно, ОН. А чем он занимался, твой ПОЧТЕННЫЙ отец?
— Я не вполне понимаю…
— Ты не должен ничего понимать! — закричал Салих. — Ты должен отвечать на мои вопросы, ты, жалкий кусок дерьма!
— Он… он торговал шелком… — пролепетал юноша, невольно попятившись от Салиха.
— Так. Торговец шелком… Как зовут твою мать, Мэзарро?
— Она отзывается на имя Фадарат.
Салих прислонился к стене большого каменного дома, возле которого они остановились. Сердце у него стучало где-то в горле, грозя выскочить наружу. В висках гремело так, словно семьдесят семь плешивых кузнецов, о которых рассказывала Алаха, разместили там свою наковальню. В глазах стремительно темнело.
Крепкие руки юноши подхватили его — иначе Салих рухнул бы в пыль.
— Что с тобой, господин? Ты болен!
В молодом голосе — тревога и забота.
Боги, боги!.. Кто из вас смеется сейчас там, в надзвездной обители? Кто смотрит на свою отменную шутку с высот Вечно-Синего Неба?
Мэзарро. Фадарат. Какой болью отзываются в душе эти имена!
Салих услышал свой голос как будто со стороны:
— Почему ты называешь Фадарат «своей матерью»? Она — всего лишь наложница твоего отца!
Мэзарро вздрогнул, как от удара.
— Откуда ты знаешь все это, господин?
Салих не ответил. Почти ослепнув от головокружения, нащупал в корзине кувшин только что купленного кислого вина. Жадно глотнул. С трудом перевел дыхание.
Мэзарро глядел на него тревожно, испуганно.
— Глотни и ты, — сказал Салих, протягивая ему кувшин. — Боги, вот это насмешка… Вот это смех…
Мэзарро взял из его рук кувшин, отпил несколько глотков, закашлялся.
— Откуда ты знаешь мою мать, господин? — повторил юноша. — Прошу тебя, скажи мне все!
— Дай руку, — вместо ответа проговорил Салих, — да помоги подняться. Идем. Я хочу поговорить с тобой обо всем у меня дома.
***
Ни Алаха, ни Одиерна не вышли его встречать. Впрочем, он и не ожидал ничего иного.
Юноша почтительно пропустил хозяина вперед, вошел следом и огляделся посреди запущенного, но в общем очень уютного дворика.
— Ты живешь здесь один, господин?
— Нет. Если мои друзья захотят, то выйдут к тебе познакомиться. Сам по дому не шарь. Увижу, что выслеживаешь, — убью своими руками, понял?
— Понял…
По растерянному виду Мэзарро Салих догадался: ничего-то парень еще не понял.
Они устроились в тени. Вытащили из корзины остатки вина, фрукты. Мясо Салих прикрыл виноградным листом, чтобы не садились мухи. К вечеру он собирался поджарить его на вертеле, но сейчас было слишком жарко для того, чтобы разводить огонь на кухне.
— Итак, Мэзарро, ты говоришь, что отец твой, торговец шелками, разорился и умер, а мать твоя, которую называют Фадарат, сейчас голодает.
— Именно так обстоят дела, господин. Одним Богам ведомо, что с нами сталось бы, если бы сегодня я не встретил тебя!
— Ты ешь, ешь, — задумчиво сказал Салих. — А твоя мать… вернее, наложница твоего отца, — она ничего не рассказывала тебе о других своих детях?
— Ты, верно, старый друг моего отца… — Тут Мэзарро вспомнил, как яростно проклинал покойного его странный собеседник, и поспешно поправился: — Точнее, старый его враг. Не так ли?
— Возможно. Ну так что рассказывала тебе Фадарат?
— Когда-то у нее был собственный сын, родной… Она до сих пор оплакивает его.
Ну так что рассказывала тебе Фадарат?
— Когда-то у нее был собственный сын, родной… Она до сих пор оплакивает его. Говорит, что все несчастья начались с того дня, когда она потеряла его навсегда.
Салих слушал, мрачнея все больше.
— Она не рассказывала тебе о том, КАК она его потеряла?
— Нет. Просто говорит: потеряла… И плачет.
— И ты оставил ее голодную! — закричал вдруг Салих. — Ты бросил ее одну, а сам пошел шляться по базару! Бездарь! Неудачник! Даже украсть не сумел!
— Но господин… — Юноша встал. — Я же говорил тебе, что ничего не умею… Я искал разных заработков, чтобы прокормить ее и себя. Иногда у меня получалось, чаще — нет…
— Сядь, — хмуро сказал Салих. — Я погорячился. Расскажи мне еще о смерти своего отца. Долго ли он мучился?
— Под конец он потерял всякое самообладание. Просто в голос кричал от боли. Даже просил, чтобы ему дали яд… — Красивое молодое лицо Мэзарро исказилось от муки при этом воспоминании. — А совсем уже умирая, все звал какого-то человека… Все просил, чтобы привели его… Мол, хочет с ним попрощаться… Объяснить ему что-то… Или получить от него какое-то объяснение… Я даже не понял толком, о чем он говорит, — язык у отца уже заплетался…
— Какого человека?
— Он называл его «Салих»…
Салих глубоко вздохнул.
— Я хотел бы повидаться с госпожой Фадарат, — сказал он.
Мэзарро поднялся. Несколько мгновений он нерешительно вглядывался в лицо своего собеседника.