— Ты читаешь мои мысли.
— Таковы твои мысли, горемыка, что прочитать их даже неграмотный сумеет… Навидался ты от людей разной пакости, вот и подозреваешь всех и каждого. Может, и не напрасно. Да только я-то не человек, меня и подозревать не следует…
— Как — не человек? — такого Салих уже не ожидал. Даже рот разинул.
— А вот так. Я оборотень… — Дядюшка Химьяр вздохнул. — На роду тебе, видать, написано, знать много лишнего. Такого, от чего ночной сон делается беспокойным, а в голове седых волос прибавляется.
— Меня учили, что лишних знаний не бывает, — парировал Салих не без яда в голосе.
— Учили его, гляди ты… — отозвался дядюшка Химьяр. — Кто это тебя учил?
— Жизнь.
— Кнут да голод тебя учили, да плохо выучили, — догадливо произнес старый охотник. — Не тереби кинжал, я ведь тебя насквозь вижу. Ты оттого и девчонке, как собака, этой предан, что избавила тебя от твоих учителей… Ладно, за завтраком поговорим. Кстати…
Он неторопливо накрыл на стол и пригласил Салиха. Тот уселся, все еще настороженный, не зная, чего и ожидать.
— Итак, ты — оборотень, — напомнил гость, видя, что молчание затягивается.
— Да. Вчера была ночь полнолуния.
— Ты едва не загрыз меня.
— Себя обвиняй. Дома нужно было сидеть. Медведь — хищник, ему иной раз очень даже свойственно охотиться… на мясо. — Дядюшка Химьяр усмехнулся. — Такова природа.
— Странный ты все же оборотень, — сказал Салих. — Людей привечаешь, лечишь их. От самого себя, похоже, оберегаешь.
Дядюшка Химьяр смотрел на Салиха лукаво. Его, казалось, забавлял этот разговор.
— Можно подумать, — заявил старый охотник, — что двойственность свойственна одним только оборотням. Ночью в полнолуние я медведь-людоед, а все остальное время добрейшей души человек, знахарь, ведун и еще много что. А люди что — другие? Иной за безделку готов со слуги шкуру заживо спустить, а с собственными детьми мягче перины — любую шалость простит, любой каприз исполнит… Не видал никогда, что ли?
— Видал, — согласился Салих.
А люди что — другие? Иной за безделку готов со слуги шкуру заживо спустить, а с собственными детьми мягче перины — любую шалость простит, любой каприз исполнит… Не видал никогда, что ли?
— Видал, — согласился Салих.
— Да ты и сам, небось, такой же. На весь мир люто обозлен, а перед этой девочкой шелковой травой стелешься…
— И это правда, — сознался Салих.
— Зло и добро с легкостью уживаются в душе одного и того же человека, — продолжал дядюшка Химьяр. — БОлее того, они там мирно сосуществуют и даже не всегда мешают друг другу. А иной раз и вовсе невозможно отличить, где зло, а где добро — так они похожи между собою. Иной раз добро имеет оскал злобы, а зло прикидывается добренькой овечкой…
— Нет уж! — возразил Салих. — Когда я вижу добро, я сразу его распознаю. У добра свой вкус, у зла — свой.
— Глупости! Вот послушай. — Дядюшка Химьяр поставил локти на стол и придвинулся к своему собеседнику поближе. — Вот почему это случается. Зло и добро — родные братья. Как-то раз Творец Мира, Предвечный Отец, задумал сотворить себе сына. Ты слушай, слушай! Это — истинное предание. — В голосе дядюшки Химьяра послышались проповеднические нотки. Салих ожидал чего угодно, только не этого. Медведь-оборотень, провозглашающий веру Богов-Близнецов? Вот когда подивился Салих сам себе: думал, ни за какие блага мира не захочет больше повстречаться с братом Соллием — и на тебе! Многое бы сейчас отдал, лишь бы Соллий оказался рядом!
— Мне рассказал это предание мой отец, а он услышал его от своего… Предвечный Отец не был уверен в собственных силах. В последний миг он усомнился в том, что сын его может быть столь совершенен, как замышлялось. И потому был порожден сын ущербный. И стал он Темной Стороной Сущего. И когда посмотрел Предвечный Отец на порождение души своей, то понял, что способен и на более совершенные творения. И тогда исторг Он из себя второго сына, который был поистине совершенен. И стал этот второй сын Светлой Стороной Сущего. Эти два брата, противоборствуя между собою, создали тот мир, в котором мы живем. Старший лепил все злое, младший — все доброе… Но Предвечный их Отец захотел перемешать доброе и злое… Вот оно как.
Наверное, брат Гервасий сумел бы рассказать Салиху, с какой именно ересью столкнулся он сейчас. В том, что верования дядюшки Химьяра имели какое-то отношение к религии Богов-Близнецов, Салих не сомневался. Как и в том, что Ученики Братьев признали бы эти верования ложными и строго наказали бы их последователя.
И все-таки забавно было бы посмотреть, какую физиономию скроил бы этот всеми недовольный святоша Соллий!
— Стало быть, в тебе уживаются оба эти начала? — уточнил Салих. — И темное, и светлое?
— Да и в тебе тоже, — торжествующе заключил дядюшка Химьяр. — И в ней, — он кивнул в сторону Алахи, — и в людях, что живут в долине… Когда я медведь, я беспощаден и страшен. Но как человек я весьма приятен в общении. У меня, кстати, мягкий характер.
— Я заметил, — проворчал Салих. Он решил, что пора уходить. Алаху придется нести на руках. Если они найдут пещерный храм, то жрицы сумеют подлечить ее там. Во всяком случае, в храме Праматери Слез, он надеялся, не будет никаких оборотней, ведущих скользкие разговоры о природе добра и зла.