— Ты далек от совершенства, брат мой Соллий, — вздохнул брат Гервасий. — Не тратил бы ты столько сил на эту рукопись. Не все в ней верно, да и неполна она, сам знаешь. Стоит ли биться над лекарским рецептом, когда окончания у него все одно не сыскать? Состав мази, знаешь ли, — не стишок, недостающее, исходя из собственного разумения, не допишешь.
— Может быть, здесь и содержатся ошибки, однако всегда можно присовокупить к основному тексту исправляющие и дополняющие комментарии, — возразил Соллий. — Для того у меня собственная голова имеется, чтобы не доверять слепо любому чужому мнению. Да и ты не откажешься помочь советом, не так ли?
— Подскажу, — кивнул брат Гервасий, — и с охотой. А вот от писанины уволь.
— Писать я и сам горазд, — улыбнулся наконец Соллий. — К этому делу меня еще брат Нонний приохотил, звездный свет ему под ноги, праведнику… Так что ты говорил такого о медвежьем мясе?
— А… — Брат Гервасий усмехнулся и покачал головой, словно припоминая что-то очень давнее.
— В детстве оно мне жизнь спасло…
***
Село стояло на крутом берегу, в самых верховьях Светыни. Исстари славилось своими ремеслами, но больше всего, сказывали, рождалось там добрых кузнецов. Если иные и покидали родные края, то везде оказывались желанными насельниками. Повсюду их привечали, заранее радуясь тому, что прибыло умелых рук.
Там, среди лесов, на высоком берегу реки, прошли первые годы брата Гервасия. Только звали его тогда, конечно, не братом Гервасием — другое имя носил. Мало сохранилось людей, которые могли бы окликнуть его этим прежним, давно оставленным именем…
Местила, местный кузнец — лучший среди умельцев! — целых пять лет ждал рождения сына. Лето сменялось осенью, в поле снимали урожай за урожаем, зима уходила, уступая дорогу светлой весне и свежим всходам — все кругом плодоносило и радовалось жизни. И только молодая жена кузнеца, русоголовая милая Ульяница, никак не могла подарить мужу ребенка.
И хоть царило в их дому мир и согласие, а стали находиться советчики — подсказывали кузнецу взять вторую жену. Негоже, чтобы в доме было без малютки! Присватывать даже пытались Местиле хороших девушек, да только не соглашался кузнец. Уперся — и ни в какую! Мол, разродится еще Ульяница, нужно только срок ей дать. И слова худого жена от него не слышала.
Сама еще пуще мужа убивалась. Тайком и плакала, и к бабке-повитухе бегала, чтобы та наговором помогла или какой-нибудь травкой. А Местила знай утешает ее да уговаривает. Мол, будут еще деточки.
Видать, по сердцу Богам пришлась такая верность между супругами. И то сказать, подобную любовь нечасто встретишь. Спустя пять лет понесла Ульяница и в срок разродилась мальчиком. Кузнец от счастья едва ума не лишился.
И лишь спустя несколько месяцев с тревогою приметила старая бабка, местилина мать: что-то часто синеют у ребеночка рубки. Видать, слабо, неровно бьется маленькое сердечко. Не сгубила бы бедняжку врожденная немочь!
Чей дурной глаз на ребенка лег? Кто поперек дороги кузнецу прошел? Дознаваться без толку; надо сынка спасать!
А малютке все хуже. Слабеет, угасает на глазах. Иной раз уже и задыхаться начинает. Ульяница губы в кровь кусает, по ночам, таясь, плачет. Кузнец и вовсе спать перестал — сторожит сынка, прислушивается.
Так бы и случилось, как опасалась бабушка, если бы не пришла удача: довелось мужикам медведя в лесу завалить. Снова сжалились Боги над кузнецом! И принялись выкармливать едва годовалого Ляшко — так кузнецова сынка поименовали — медвежьей печенью и медвежьим сердцем, отпаивать его звериной кровью, заворачивать в бурую шкуру со страшными когтями.
И случилось то, о чем просили Богов отчаявшиеся родители: окреп Ляшко, отступила Морана смерть от дитяки!
Вот тогда-то и обещал кузнец прилюдно: по истечении двух семилетий отдаст спасенного сынка на служение людям; а Боги — те, что милость к нему явили, — пусть объявят свою волю, когда настанет срок… Знал бы кузнец, кто из Богов тогда его услышал, — зарекся бы, наверное, подобные обещания давать, да еще во всеуслышанье!
Прошли годы, сравнялось Ляшко пятнадцать лет. Тогда-то и явился в село Ученик Богов-Близнецов. Родичи Ляшко о таких Богах и не слыхали, были им рассказы странника в диковину. А тот странничал не первый уже год, в беседы вступал охотно и отлюдей, охочих до любопытного разговора, всегда получал каши горшок да хлеба ломоть.
Местила тоже занятные беседы любил. Пустил к себе коломыку, и его рассказами несколько дней все семейство тешилось.
Ульяница после рождения Ляшко вся преобразилась.
Местила тоже занятные беседы любил. Пустил к себе коломыку, и его рассказами несколько дней все семейство тешилось.
Ульяница после рождения Ляшко вся преобразилась. Потом еще троих родила, двух сынков и напоследок доченьку. От материнства расцвела, еще краше сделалась.
Детей, братьев и сестру Ляшко, чудной странник особенно притягивал. Добрым лицом, занятными побасенками, а особенно тем, что с ним — со взрослым! — можно было болтать как с ровней, не боясь преступить строгий обычай и порушить степенность, коей должны отличаться благовоспитанные дети.