— Ты, видать, заплутал в степи, а лошадь твоя убежала, маленький хаан. Я отвезу тебя в свою юрту, а после дам знать твоему отцу.
— Ай-ай! — закричал мальчик. — Далеко мой отец! Дай лучше знать моему деду!
— Да хоть бы и деду… — проворчал Арих, втаскивая мальчишку в седло. — Глуп ты со своим дедом, как я погляжу. Право слово, никого еще глупее тебя я не видывал! А ну как наскочил бы ты в степи на недобрых людей? Схватили бы тебя, связали — поминай как звали, никто бы никогда и не нашел такого красивого мальчика…
— А я на добрых людей наскочил? — поинтересовался мальчик, удобнее устраиваясь позади Ариха.
— Увидишь, — фыркнул Арих.
И тут незнакомый мальчишка поразил его чуть ли не в самое сердце:
— Отвези меня лучше не в свою юрту, а в юрту твоей тетки Чахи…
Арих так и замер. Не обманули предчувствия — не простой это ребенок. И НЕ БЫЛО С НИМ НИКАКОЙ ЛОШАДИ! Точно — с неба свалился или из-под земли выскочил… Вишь — сразу о шаманке спрашивает.
— Откуда тебе знать Чаху?
— Кто же не знает Чаху? — удивился мальчик. Похоже — искренне удивился. — У нас ее всякий знает…
— Где это «у нас»? — совсем уж рассердился Арих. Надоели ему эти загадки!
— У нас, — повторил мальчик. И вдруг погладил Ариха по спине: — А ты не можешь ехать быстрее?
***
Чаха смотрела на гостя молча. Ни один мускул на ее лице не дрогнул. Она даже моргать, кажется, забыла. Точно изваяние стояла на пороге. Ее шаманское одеяние, расшитое бахромой и перьями, — и то казалось живее шаманки. Ветер трепал подол и рукава, заставлял шевелиться бахрому, трогал мягкими невидимыми пальцами волосы женщины и длинные полоски выделанной лошадиной кожи, свисающие с ее головного убора. И только темное лицо Чахи оставалось точно высеченным из камня.
Мальчик тоже замер. Расставил в стороны руки, словно хотел поначалу обнять шаманку, а затем передумал. Испугался или просто не посмел. Рот приоткрыл. Куда только подевались и улыбчивость юного насмешника, и острый его язычок, и веселый нрав! Даже дурные манеры забыл.
Потом Чаха подняла голову и посмотрела на Ариха — тот сидел на лошади, наблюдая за теткой и ее странным гостем. Ждал чего-то.
— Ступай, Арих, — сказала шаманка. — Добро. Спасибо тебе.
Арих молча отвернул коня и умчался. Он чувствовал себя обманутым и разозленным.
А Чаха даже внимания на это не обратила. Меньше всего сейчас ее занимали настроения ее буйного племянника.
— Ну, — сказала она, обращаясь к мальчику, — здравствуй, Хурсай…
Тихо ступая по пыли своими роскошными мягкими сапожками, мальчик приблизился к Чахе, задрал к ней голову.
— Ну, — сказала она, обращаясь к мальчику, — здравствуй, Хурсай…
Тихо ступая по пыли своими роскошными мягкими сапожками, мальчик приблизился к Чахе, задрал к ней голову. Она наклонилась, взяла его на руки.
— Какой ты стал большой… Какой ты стал красивый, Хурсай…
— Мама… — выговорил мальчик. И заплакал, уткнувшись ей в плечо.
***
Вот уж о чем никто не знал, так это о тайном браке Чахи. Келе, который исцелил ее от смертельной болезни и научил шаманскому искусству, посещал Чаху в черной юрте, куда не осмеливались заглядывать люди. Чаха не боялась, что кто-нибудь случайно застанет у нее духа-аями: люди боялись встреч со смертью и избегали навещать умирающих. А о том, что угасающая дочь вождя еще жива, они узнавали по тонкой струйке дыма, поднимающейся над юртой.
Полная луна с тех пор умерла и после трех дней отсутствия вновь начала набирать силу. Келе приходил каждый вечер. Он приносил с собой свежие пшеничные лепешки, источающие дивный аромат, свежие фрукты, мясо, кислое молоко в кожаных баклагах. Они ели и валились на вытертые шкуры, служившие Чахе постелью. Иногда Келе брал девушку за руку, и она засыпала. И тогда он уносил ее в долгие странствия.
Она видела небо и понимала, что оно устроено подобно перевернутому котлу. Иной раз наднебесные силы приподнимали небо, и в зазор между небом и землей врывались летучие звезды и ослепительные молнии. Ничего прекраснее Вечно-Синего Неба не знала Чаха — и теперь, когда ей приходилось видеть его так близко, она понимала: ничего прекраснее и не было создано Богами.
Медленно, величаво вращался небесный свод вокруг Алтан-гадас, Золотого Кола, вбитого в землю и уходящего глубоко в подземный мир, где острым его концом пригвожден к самому дну преисподней злобный демон, чье имя не называют. Пролетая мимо Алтан-гадаса со спящей Чахой на руках, Келе бормотал ей на ухо, одновременно лаская его губами: «Вот Золотой Кол, Чаха, смотри, моя Чаха, — вот Золотой Кол… Девять плешивых кузнецов ковали его. Великие шаманы, великие итуген ходят вверх-вниз, держась за гладкие золотые бока. Это — путь в преисподнюю, Чаха, к злым духам… Они дадут тебе все, о чем попросишь ты, — но берегись, как бы они не завладели твоей душой. Это — путь в наднебесные тверди, Чаха, к светлым духам. Попасть к ним труднее, но их не следует опасаться…»
И еще видела Чаха Землю, имевшую облик старой женщины. И знала, что устала Земля вынашивать в своем лоне урожай за урожаем.
И шел по равнине старик в белой шубе, опираясь на золотой костыль, и был это Тапах Чолмон, звезда утренняя, товарищ Солнца. И радовалась Земля его песням.