Не понимала она и другого: для чего он отобрал ее у дружинников, зачем взял себе? Ведь рано или поздно она все равно бы ему досталась. Откуда было знать Домаславе, что в роду у Ариха бесчестьем считалось позорить женщину. В отличие от сегвана, исчислявшего свою мужскую славу женскими слезами, степняк почитал за постыдное унижать ту, которая может понести от него дитя. Ибо ребенок берет не только от отца, но и от матери.
Для начала Арих подвел ее к плетеному коробу, где хранил нехитрое свое имущество. Вещей у степняка всегда было мало — ни к чему обременять себя лишним имуществом тому, кто в любой момент готов взять оружие, сесть на коня и навсегда покинуть старые костры.
Вещей у степняка всегда было мало — ни к чему обременять себя лишним имуществом тому, кто в любой момент готов взять оружие, сесть на коня и навсегда покинуть старые костры. Однако живя при Винитарии, успел разжиться кое-какой одеждой — уговорили-таки оседлые люди стирать носильные вещи в воде и, пока сушатся, переодеваться в запасные. Народ Ариха, исстари кочующий по засушливым краям, где даже малая капля воды почитается за великую драгоценность, за подобное расточительство предавал лютой смерти: заворачивал в ковер и бил палками, покуда казнимый не испускал дух от побоев и духоты. А здесь, где несет свои воды полная, богатая Светынь, едва ли не каждый день полощут в воде портки и рубахи. Арих всякий раз низко кланялся реке, бормотал льстивые слова, уговаривал не сердиться на него за святотатственное деяние — погружать голые руки в светлые воды, брать живительную влагу ради стирки…
— Оденься, — молвил Арих, вынув из короба длинную рубаху с красной вышивкой по подолу и вороту и холщовые штаны. — Не срамись.
Домаслава взяла вещи, недоуменно посмотрела на них. Перевела взгляд на своего неожиданного заступника.
— Зачем?
— Не срамись, — повторил Арих. — Одевайся, я не гляжу.
— Ты не смотришь — другие глаза вылупили, — проговорила Домаслава и пугливо оглянулась.
— А тебе до них и дела нет, — присоветовал Арих. Он протянул руку и погладил девушку по щеке. От страха она прикрыла было глаза, но почти тотчас распахнула их. Арих ободряюще покивал ей. — Одевайся, давай.
Домаслава натянула штаны, проворно скинула рваную рубаху и, сверкнув белыми плечами, поскорее облачилась в новую. Арих оглядел ее, засмеялся. По-хозяйски обдернул подол.
— Погоди, поясок еще найду, — обещал он, снова заглядывая в короб.
Пояс, который запасливый Магула подарил новому другу и который сберегался в коробе беспечным кочевником, меньше всего можно было поименовать «пояском», пригодным для девушки. Это был широкий кожаный пояс с медными бляхами, со свирепым узором в виде сцепившихся в непримиримой битве зверей — какого-то сказочного клыкастого хищника и быка с длинными прямыми рогами — с тяжелой пряжкой и ремешком для ножен. Но другого у Ариха не имелось.
Он самолично затянул его на талии Домаславы. Она оказалась точно закованной в панцирь. Но Арих остался доволен.
— Хороша! — одобрил он, усмехаясь. — Подверни только штаны, а то будут землю подметать.
Домаслава, не решаясь перечить, послушно подвернула штаны, которые были ей велики. Как и рубаха, спускавшаяся ниже колен.
Но Арих радостно скалил зубы. Домаслава набралась храбрости и проговорила робко:
— Господин… У нас не принято, чтобы женщина рядилась как мужчина.
— Ты не как мужчина, — заверил ее Арих.
— Поневу бы мне, — тихо сказала Домаслава. И, видя непонимание на лице своего нового хозяина, пояснила: — Юбку… Ни веннские, ни сегванские женщины в штанах не ходят.
— Юбки у меня нет, — фыркнул Арих. — В Вечной Степи про тебя бы сказали, что ты хорошо одета.
— Здесь не степь, — тихо молвила Домаслава.
— А мне-то что, — сказал Арих. — Пусть только обидят тебя или меня — я быстро сделаю из этих земель одну большую голую степь…
***
«Арих! — думала Алаха, мысленно взывая к брату, как делала в детские годы, когда ее постигала какая-нибудь беда.
Как далеко это время и какими ничтожными кажутся ей теперь детские ее невзгоды! — Брат, где ты? Я знаю, что ты жив… Мы ссорились, ты обижал меня, мой невольник подрался с тобой, и я не отдала дерзкого раба на смерть за то, что он поднял на тебя руку… Но теперь… — Она беззвучно всхлипнула. — Арих, помоги мне! Как бы ты поступил? Я умру, если кто-нибудь из этих негодяев прикоснется ко мне!»
Она уткнулась лицом в колени и подумала, словно бы отвечая за Ариха: «Как бы я поступил, сестра? Очень просто! Я убью всех четверых! Их ведь четверо, не больше. Может быть, ты здесь и одна обладаешь духом воина, а не трусливой овцы, — поверь, эти храбрецы, которые лапают беззащитных девушек, не устоят перед настоящим воином. А ты — воин, Алаха. Я называл тебя девчонкой, ни на что не годной дурой — я делал это из зависти, потому что ты настоящий воин».
Алаха тряхнула головой. Она не стала разбираться, кто дал ей ответ: брат ли, к которому она взывала, каким-то образом услышал ее из дали и потянулся к ней душой, или же ее собственное отважное и гордое сердце подсказало эти слова. Важно другое: они оказали на нее целительное действие. Она поверила в себя, в собственные силы.