Фадарат выслушала сына спокойно. Опечалилась, конечно, но совет брата Гервасия поддержала.
— Поезжай с ней, если прикипел к ней душой, — сказала мать. — Не оставляй ее одну… Мало ли какой бедой встретит девочку ее родной край? Пока тебя нет дома, всякое может случиться… Говоришь, остались там враги? Ничего, помиришься и с врагами… — Она вздохнула. — Конечно, куда проще было бы, сынок, если бы ты нашел себе невесту здесь, в Мельсине… Но коли уж полюбилась тебе эта маленькая гордячка… Ступай. Девочка она хорошая. Из таких вот, задиристых и храбрых, получаются потом замечательные жены. Увидишь — она еще нарожает тебе сыновей… А мне внуков.
Салих крепко обнял мать.
— Спасибо тебе, — тихо сказал он. — Спасибо на добром слове! И за напутствие благодарю… А только внуков ты, скорее, от Мэзарро дождешься. Я уеду — и луна не успеет стать полной, как придут они к тебе с Одиерной просить благословения.
Фадарат улыбнулась сквозь непрошеные слезы.
— Все это хорошо, — шепнула она, — все это замечательно, сынок… А только я хотела бы встретить старость рядом с тобой… Столько лет в разлуке прожили! Возвращайся скорее.
— Я вернусь, — обещал он.
— Я вернусь, — обещал он.
…Да, многое представлялось Салиху, пока они добирались до стойбища рода Алахи. Многое. Но только не ТАКОЕ.
По каким-то неведомым приметам, одной только ей и знакомым, Алаха поняла, что цель их путешествия близка. Радостно закричала, ударила коня пятками, погнала вперед. Яркий шелковый платок на голове девочки так и вспыхивал под пылающими лучами полуденного солнца. Далеко видать ее, умчавшуюся вперед, — точно маковый цветок по выгоревшей траве скачет.
Салих помчался следом.
И вдруг — словно споткнулась Алаха. Натянула поводья, на всем скаку остановила коня. Конь заплясал под ней, завертелся. Алаха растерянно озиралась кругом.
Ни шатров, ни стад — ничего, что говорило бы о присутствии здесь кочевого рода.
Может быть, они ушли? Некоторое время Салих всерьез размышлял над этим, а между тем тревога все глубже вгрызалась в его сердце. Там, подспудно, он уже догадался, в чем дело.
А Алаха все глядела расширенными глазами на то, что открылось их взору. И не верила.
— Они ушли, госпожа моя, — сказал Салих, подъезжая ближе к ней. — Видимо, откочевали к северу, туда, где гуще трава и еще остались пастбища, пригодные для выпаса стад… Нам нужно поискать их следы, и тогда…
Она покачала головой. Зубы у нее постукивали, глаза делались все больше и больше на бледном лице. Слезы дрожали в них, но так и не скатились по щекам. Не такова дочь и сестра вождей, чтобы плакать!
— Они не ушли, Салих, — проговорила она, сама не замечая, что обратилась к своему рабу по имени, как к равному. — Разве ты не видишь? Все они остались здесь!
Медленно тронула она коня и проехала еще несколько шагов. Худшие подозрения Салиха оправдались. И места для надежды уже не осталось.
На том месте, где некогда гордо высился белый расписной шатер матери Алахи, безобразным пятном чернело пепелище. Стервятники уже завершили свою страшную работу, и глазам Алахи открылись дочиста обглоданные кости людей и животных.
Медленно, медленно, как во сне, ехали двое всадников по этому царству смерти.
Разные люди, принадлежащие к различным народам и племенам, представляют себе преисподнюю по-разному. Одни — как мрачную глубокую пещеру, где тихо капает вода, где клубится туман и бродят, стеная, неприкаянные, вечно тоскующие души умерших. С точки зрения Салиха, это было наиболее достоверное предположение о том, как выглядит ад. Он сам провел в таком аду больше года и хорошо понимал: подобные представления не на пустом месте зарождаются.
Другие утверждают, что душа после смерти угасает, умирает и рассыпается прахом, подобно телу — только это разложение идет гораздо медленнее, и может затянуться на тысячелетия.
Для третьих царство мертвых — это вечная ночь и пронизывающий холод, тьма, одиночество, ломкий лед, об который, как об нож, можно порезать руку…
Ошибались и те, и другие, и третьи! И сам Салих ошибался. Не похоже царство смерти, откуда Незваная Гостья выходит в мир, к людям, за новой добычей, на недра Самоцветных Гор. Вот — царство Мораны Смерти, вот оно: беспощадное, огненное солнце в ярко-синем небе, чей свет заливает черные пятна пепелищ и костров, заставляет сверкать мертвенной белизной кости людей — людей, еще совсем недавно бывших молодыми, полными сил, желания любить и сражаться, охотиться и пировать, пить хмельные вина и распевать громкие, воинственные песни! Да, яркое солнце, тишина и остывший пепел.
Безмолвие.
Безмолвие. Вот самое правильное слово. Салих прислушался к себе и понял: все в нем онемело от ужаса. Смертное безмолвие накрыло и его, и Алаху. Нельзя им долго оставаться здесь, у сгоревшего шатра. Нужно бежать отсюда, бежать без оглядки. Иначе беда заметит их, начнет наступать на пятки.
Только бы Алаха не вздумала винить себя за гибель своего рода!
Он тревожно обернулся в сторону своей маленькой госпожи. Та тихо слезла с коня, пошла по искалеченной пожарами земле. То и дело останавливалсь, наклонялась над убитыми.
Салих, опасаясь за девочку, пошел следом. Внимание его привлек труп молодой женщины. О том, что это женщина, он догадался по головному убору, валявшемуся рядом, и остаткам одежды. Он узнал этот убор и это платье. Они принадлежали той смешливой девушке, что задирала нового раба своей хозяйки, приставленного — в насмешку! — к женским работам. Она еще намекала «подруге», что непрочь провести с ним ночку-другую… а может быть, и годик-другой, как сложится.