И ни одна не желала работать по дому…
Нет, не таким представлялся Салиху в самых безумных мечтах СВОЙ СОБСТВЕННЫЙ ДОМ. Не таким! Виделся ему и очаг, и выпекающиеся на кухне лепешки, и тушеное мясо, и острый соус, и пучки резко пахнущей зелени… Все это можно было купить на рынке и кое-как приготовить собственными руками. А потом? Сидеть в одиночестве и молчании, обмакивая мясо в соус, заворачивая его в лепешку, жевать, не чувствуя вкуса?
Для чего ему дом, если нет хозяйки? Нанять прислугу? Нет уж. Он сам себе прислуга. И Алахе — тоже. А Одиерна… Замуж бы ее выдать, что ли. Одна только беда с нею.
***
Так минула неделя, за ней потянулась другая. И день ото дня становилось все хуже и хуже. От такой болезни никаким лекарством не исцелишься. Да и слова-то такого нет, чтобы хворь, одолевшую и Салиха, и двух его спутниц, назвать по имени и тем самым изгнать за порог. Кого на помощь покликать? Каких Богов? Может, Бесноватые пособят?
Может, и пособят… а скорее всего — нет.
Кого на помощь покликать? Каких Богов? Может, Бесноватые пособят?
Может, и пособят… а скорее всего — нет.
Салих был близок к отчаянию.
В сумерках сидел он один на пушистом ковре, оставшемся от прежних хозяев, — те продали дом почти со всей утварью, за что Салих заплатил чуть дороже, чем намеревался. Лампу не зажигал — незачем. Вечер принес с собой прохладу и тишину. Да, тихая окраина, как и было обещано. Салих горько усмехнулся. Слишком тихая, на его вкус. Не звенели в доме голоса, не раздавались песни. И Алаха, как подстреленная лань, где-то прячется…
— Господин!
От этого обращения, произнесенного тихим грудным голосом, Салих подскочил.
— Кто здесь?
— Я, Одиерна…
Салих перевел дыхание.
— Зажги свет, — приказал он почти сердито.
Девушка нашла лампу. Вскоре дрожащий огонек озарил прекрасное юное лицо. Глазищи-то, подумал Салих, ведь как озера глазищи… И ресницы пушистые. И губы, как изогнутый лук. А шея тонкая, нежная… За что только такая красота пропадает?
— Садись, Одиерна, — показал он на ковер рядом с собой.
Она тихонько устроилась напротив, смирно сложив руки на коленях. И опять молчком.
— Говори, раз пришла, — сказал Салих.
Она посмотрела на него с опаской.
— Знать бы мне, господин… — начала девушка и вдруг разрыдалась.
Салих растерянно смотрел на ее слезы. Никогда еще на его памяти она не плакала. Только в первый раз, может быть, когда они с виллинами избавили ее от страшной участи. А потом — ни-ни. Ни когда он заставил ее пройти пешком весь путь по горам. Ни чуть позднее, когда они заблудились и несколько дней голодали. Ни на постоялом дворе в Мельсине, когда будущее представлялось неясным, а настоящее таило в себе угрозу.
И вот теперь, когда все опасности, кажется, позади — плачет навзрыд, захлебывается слезами.
— Что ты… Что с тобой, Одиерна? — Салих и сам почувствовал, как нелепо прозвучал вопрос. И какой грубый у него голос…
Она пала головой в колени. Замолчала на миг и вдруг тихонько простонала — так жалобно, что Салих невольно сорвался с места, схватил ее за плечи и встряхнул.
— Что с тобой, Одиерна? Что случилось? — повторил он. — Говори же, говори!
— Зачем… Зачем вы только отобрали меня у старика? — задыхаясь, выговорила девушка. — Госпожа меня ненавидит! Целыми днями глядит горящими глазами и губы покусывает… Сведет она меня со свету! А ты, господин, ты…
— Какой я тебе господин! — вырвалось у Салиха. — Сговорились вы, что ли, мучить меня! Алаха выкупила меня у людей, готовых свести меня обратно на каторгу, в рудник…
— Куда? — Девушка так и застыла у него под руками.
Салих прикусил губу. Он уже забыл, как действует на нормальных людей всякое упоминание о рудниках Самоцветных Гор.
— В рудник, в Самоцветные Горы, — еще раз сказал он. — Будто ты не знала…
— Нет…
Теперь она смотрела на него с ужасом. Да, конечно. Каторжник, преступник. Убийца, наверное. А она, нежная и прекрасная, ночевала с ним под одной крышей, ела из его рук, когда была еда, пила из одной чашки… «Господином» называла…
Салих усмехнулся.
Каторжник, преступник. Убийца, наверное. А она, нежная и прекрасная, ночевала с ним под одной крышей, ела из его рук, когда была еда, пила из одной чашки… «Господином» называла…
Салих усмехнулся.
— Неважно. Не знала — так теперь будешь знать.
— А госпожа… Алаха, она знала?
А, вот что тебя, красавица, беспокоит! Салих улыбнулся еще шире.
— Да. Алаха — знала. Говорю тебе, она избавила меня от худшей участи…
Одиерна вздохнула.
— Ах, все равно…
Салих выпустил ее, и девушка чуть отодвинулась.
— Ну так что, Одиерна, для чего ты пришла сюда?
— Мне страшно, господин… Алаха молчит и точит злобу, в доме больше никого нет, а с тобой не поговорить — ведь ты занят…
— Напрасно ты так долго мучилась в одиночестве, — сказал Салих. — Я всегда нашел бы для тебя время.
— Благодарю тебя. Я хочу сказать: венуты не оставят меня в покое. Рано или поздно они выследят нас. Ты продал драгоценности — ты правильно поступил, господин, избавившись от них. Но выпустив их из рук, ты бросил их в мир. Люди моего племени упрямы. Они будут искать, пока не найдут.
— Ты заметила что-то подозрительное? — быстро спросил Салих.