Как он мог поверить, будто эти дьяволопоклонники забудут своих ужасных божков и предадутся с чистой душой светлой вере в Божественных Братьев!
Крича, как раненый дух, Соллий рванулся к шаманам, схватил бубен одного из них и повис на нем, пытаясь отобрать. Шаман продолжал плясать, но теперь ему приходилось тащить за собой вцепившегося в бубен и одежды Соллия, который впился в своего противника, точно охотничий пес в кабана.
Что-то страшное происходило вокруг Соллия. Он то слышал какие-то потусторонние голоса, кричавшие и завывавшие где-то очень далеко и вместе с тем мучительно близко, за невидимой гранью, которая проходила между мирами. То в полумраке безумия начинали проступать чудовищные образины с окровавленными, оскаленными клыками. Когтистые лапы тянулись к Соллию, но не могли ухватить его.
Внезапно страшное белое пламя охватило бубен в руках шамана. Шаман завизжал и бросил бубен на землю. Соллий выпустил своего противника. Руки его были обожжены.
Но было уже поздно. Огонь охватил одежду шамана, мгновенно поднялся по бахроме и окружил голову заклинателя, жадно пожирая меховую шапку и длинные волосы. Визжа и завывая, живой факел заметался, закружился, потом упал, несколько раз перекатился по земле и затих.
Наступила тишина. Второй шаман, дрожа с головы до ног, так что бубенцы на его одежде непрестанно звенели, опустился рядом на землю. Бубен в его руке подрагивал, как живой.
В этой тишине только слышно было, как трещит пламя, пожирающее уже мертвую плоть одного из шаманов.
Соллий сидел рядом на земле, опустошенный пережитым ужасом и страшным чувством одиночества. Сбылись слова хмурого хромца Ариха: Боги оставили его, бросили среди чужого народа во власти вероломных вождей и кровожадных демонов.
Напрасно взывал он к Божественным Близнецам — те, казалось Соллию — не отзывались. Ни Старший, чья миссия — поднимать меч за неправо униженных; ни Младший, чье милосердие целит и тела, и души, — ни (страшно подумать!) Предвечный Их Отец не вступились за Соллия…
Он безвольно дал схватить себя. Сам подставил руки, когда венуты стянули их сыромятными ремнями, больно врезавшимися в кожу. Шатаясь, как тряпичная кукла, позволил отвести себя к шатрам, где его привязали за шею, как собаку.
Под утро, когда Соллий окоченел, продрог и совершенно пал духом, к нему явился Арих. Молча плюхнул к ногам связанного миску с ячменным варевом — рабской похлебкой, которой довольствовался с тех самых пор, как из молодого вождя сделался невольником тех самых венутов, которые исстари были врагами его рода. Соллий покачал головой. Кусок не лез ему в горло. Он даже не сразу понял, что раб отдал ему свой завтрак, обед и ужин — все сразу.
Тогда Арих, непонятно ухмыльнувшись, сказал:
— Ешь. Тебе понадобятся силы.
Он прищурился, оглядывая связанные руки Соллия, и поднес миску с похлебкой к губам пленника. Кое-как заглатывая рабское варево, Соллий проглотил большую часть предложенного ему Арихом. Удивительное дело, но ему стало легче. Арих, видимо, знал о подобном благотворном действии пищи, даже самой скверной, на человеческое тело, потому что снова ухмыльнулся.
Затем раб уселся рядом с проповедником, как человек, у которого впереди целая куча времени.
— Спасибо, — прошептал Соллий. — Благословение Богов да пребудет с тобой…
— Не разбрасывайся благословениями, — проговорил Арих. — Они бы и тебе самому сейчас очень пригодились.
— Это правда, — шепнул Соллий.
— Ну, — молвил Арих, — ты хотел о чем-то поговорить со мной, чужестранец.
— Ну, — молвил Арих, — ты хотел о чем-то поговорить со мной, чужестранец.
Соллий молчал, подозревая подвох. Арих рассматривал Ученика Близнецов, не скрывая насмешки. Красивое лицо Соллия было бледным, под глазом набухал отвратительный кровоподтек, губы разбиты, на подбородке — ссадина. Белые руки — руки служителя Богов, руки ученого и переписчика книг, никогда не знавшие грубого физического труда — покрыты ожогами и распухли от веревок.
— Почему ты молчишь? — продолжал Арих. — Я желаю выслушать твой рассказ о Божественных Братьях. Один из них, кажется, непревзойденный воитель, а второй — милосерднейший и искуснейший из всех целителей, каких только знавало Вечно-Синее Небо!
— Я… не знаю… — пробормотал Соллий. — Почему ты хочешь, чтобы я говорил тебе об этом прямо сейчас?
— Ты был очень красив и уверен в себе, чужестранец, — сказал Арих. Сейчас, когда не было рядом ненавистных венутов, готовых в любой миг оскорбить его, ударить, напомнить о том рабском положении, в котором он, Арих, оказался благодаря истреблению его рода, — сейчас, когда перед ним был не господин с кнутом, а такой же жалкий пленник, нуждающийся к тому же в поддержке, Арих забыл о том, кем он стал. В нем снова проснулся молодой хаан, вождь сирот, как его называли. Сколько отверженных и осиротевших, оскорбленных и одиноких людей приходило к нему, желая встать под его знамена! Сейчас, мнилось Ариху, он встретил еще одного. После гибели тех, прежних, — первого. И вождь сирот готов был выслушать и принять его.
— Слушай, Соллий, — обратился он к Ученику Богов, впервые называя того по имени. Соллий, почувствовав перемену в голосе и настроении собеседника, поднял голову. В его затравленных глазах мелькнул проблеск надежды. — Ты был сыт, хорошо одет и тебя, судя по всему, никогда не били. Ты был гостем венутов и пил с ними на их пирах. Хорошо провозглашать веру в своих Богов, когда небо над тобой ясное, земля под ногами тучная, когда твои быки пасутся на сочных пастбищах, а твои жены одеты в яркие одежды и множество здоровых ребятишек бегает между шатрами! Но я не захотел тебя слушать. Я, раб, потерявший все, что было у меня в жизни! Я потерял тучную землю, быков и пастбища, я потерял и женщин, и ребятишек, и мать, и все свое племя! Слова сытого не входят в уши голодного, ибо они слишком жирны для его ушей.