Напрасно полагал Соллий, что брату Гервасию его не понять.
Слишком хорошо понимал старик, какая духовная жажда изглодала душу юного Ученика. И потому в конце концов смирился, благословил молодого сотоварища и простился с ним, искренне, от души пожелав тому успеха — успеха, которого, как хорошо знал брат Гервасий, скорее всего, и не будет.
Не зря сказано: «Пусть всяк, кого Боги не обидели зрением, увидит; пусть всяк, кого наделили Они слухом, услышит». В молодости эти слова кажутся сущей бессмыслицей. Как это зрячий — и не увидит? Как это может не расслышать слов, обращенных к нему, тот, у кого хороший слух? Даже глухие умеют разговаривать между собой. Да и слепые приноравливаются к вечной ночи, окружающей их, и нащупывают себе дорогу. Так что же говорить о тех, кого не обделили Боги!
На самом же деле отнюдь не свойственно человеку слушать другого человека. Ибо так уж заведено: большинство людей слушает только самих себя да еще свои желания, не всегда благие…
Но Соллию предстояло убедиться во всем этом самому. И путь, который должен был он пройти, был не из легких.
И потому каждый день молил старый Гервасий Богов-Близнецов хранить на этой трудной дороге молодого Ученика…
Степь лежала перед Соллием — иссушенная солнцем, бесконечная, как бы ждущая: вот сейчас благой влагой спустится на нее истинное слово и возделает эту сухую почву, чтобы распустился на ней прекрасный цветок любви и правды.
В первом же стойбище Соллия приняли по-доброму, как гостя, хотя и с некоторой долей настороженности. Предложили ночлег и чашку кислого молока с пригоршней пшеницы. А когда гость поел с дороги, привели к нему молодую женщину с грубыми от работы руками — чью-то служанку, надо полагать. Таков был закон степного гостеприимства. Соллий не знал, как ему отказаться от подобной чести, и потому переночевал, обняв женщину и прижавшись головой к ее теплому плечу. Наутро она посмеялась над ним и ушла. Соллий так и не понял — не оскорбил ли он своим поступком приютивших его степняков.
***
Охота была удачной. Само Вечно-Синее Небо, казалось, улыбалось, глядя на венутов. Не оно ли послало им победу? Не оно ли ликовало, когда венуты отомстили за нанесенную им обиду? И вот — новое свидетельство благоволения духов: как никогда быстро и легко набили дичи венутские охотники. На промысел взяли с собой не только мальчиков, которым предстояло научиться многому из того, что умели мужчины, но и некоторых женщин — тех, кто обладал остротой зрения и твердостью руки, а таких среди молодых степнячек нашлось немало.
Предлагали — больше из насмешки — и Соллию, но тот отказался: не обучен. И лука в руках никогда не держал, а копья — тем более. Подивились чудному гостю венуты: вроде бы по возрасту и обличью — воин, а по речам и повадкам — сущий старик.
— Как же так? — недоумевали они.
Соллий объяснил: он служитель Богов-Близнецов, а такие служители — их именуют Учениками — с ранней молодости ведут жизнь стариковскую со всеми ее привилегиями и преимуществами.
— А как же война? Как же охота? Любовь молодых девушек? Неужели не манят тебя их сочные губы, их круглые плечи, их ласковые руки? — продолжали расспрашивать венуты, обступившие Соллия. Вчера пришелец, неприметный и скромный, почти не вызвал их любопытства. Ну пришел и пришел какой-то чужак. Явился под вечер, запыленный и уставший, верхом на серой лошадке. Но сегодня своими суждениями, подчеркнуто строгой манерой держаться, претензией на мудрость и учительство, — сегодня он не переставал удивлять их.
— Есть наслаждения, намного превышающие те, о которых вы рассказываете, — чуть снисходительно пояснил Соллий.
— Вечером, на пиру, когда время для разговоров будет более подходящим, ты расскажешь нам об этих наслаждениях, — молвил один из венутов. — Лично я сгораю от любопытства, но еще больше — от желания пострелять диких коз в предгорьях Самоцветных Гор.
Он хлопнул молодого Ученика по плечу, и все рассмеялись.
Соллий с нетерпением ждал вечера. В пылках мечтах ему виделось, как он, стоя среди пылающих костров, вдохновенно говорит среди венутов (настоящих варваров, диких и грубых нравами, но с чистыми сердцами! — так ему представлялось). Двойственное и вместе с тем единое учение Богов-Близнецов, разлученных Братьев, сыновей Неделимого Отца, облекается в прекрасные, до самого сердца доходящие слова. Неужели он не отыщет таких слов? Быть того не может! Ведь это учение живет в его душе, а значит, и сам Соллий является своего рода одушевленной проповедью истинной веры.
Ему мечталось: вот он встал, начал говорить… Постепенно все смолкают. Откладываются в сторону недоеденные куски мяса, отставляются чаши с вином. Женщины и дети — те, кому достаются после воинских пиршеств лишь объедки и кто терпеливо ждет своей очереди получить долю от трапезы — забыв об обычаях, подходят ближе, прислушиваются. Рабы и рабыни, оставив бесконечные дела, постепенно подбираются к кругу света, отбрасываемому кострами. Далеко разносится по притихшей степи звонкий, отчетливый голос молодого проповедника…
От этих грез Соллию становилось и сладко, и страшно. Несколько раз он едва сдерживался, чтобы не заплакать от счастья, которое ему выпало… вернее, которое ожидает его сегодняшним вечером.