Соллию эта перепалка с братом Гервасием тоже недешево обошлась. И обида на непонимание — разве не сами братья учили его презирать грех лжи! — и желание доказать свою правоту, и боязнь задеть наставника — все это долго еще кипело в душе, не позволяло сосредоточиться на работе.
Соллий сидел в библиотеке, разбирая старинную рукопись, которая досталась Дому по завещанию одного купца из Аланиола, что в Аррантиаде. Купец, именем Гафан, как всякий торговец, был, конечно, изрядным разбойником. И за себя постоять, в случае чего, умел, и другого обидеть особо не затруднялся, коли это могло послужить к наживе. Однако на склоне дней вдруг посветлел душою — случается такое даже с закоренелыми злодеями, а Гафан, надо думать, таковым не стал, несмотря на весьма бурную жизнь, прожитую им. Начал старик читать книги, купив для этого десяток довольно ценных рукописей. И совсем уж неожиданно отписал в завещании одну драгоценнейшую рукопись Дому Близнецов.
По описи значилось, что рукопись эта, именуемая «Прохладный вертоград» и содержащая в себе немалые сведения в области врачевания, накопленные за несколько столетий учеными лекарями и собранные в единый свод мудрейшим Мотэкеббером, состоит из двухсот пятнадцати страниц, каждая — из выделанной буйволиной кожи, покрытая тончайшим золотым напылением. По этому напылению черными чернилами каллиграфически написан текст, причем каждый новый раздел начинается с искуснейшей миниатюры.
Так было указано в описании, приложенном к завещанию; однако книга, которую торжественно доставили в Дом Близнецов, оказалась — ко всеобщему изумлению — испорченной. В ней не хватало сорока страниц, причем именно тех, где помещались миниатюры. Потеря представлялась невосполнимой, поскольку именно иллюстрации могли прояснить многие «темные места», коими изобиловала старинная рукопись.
Вот над этими-то неясностями и бился Соллий, уже не первый месяц тщась прояснить хоть немногие из них. Не раз досадовал он вслух на похитителя: «картинки» ему, неведомому дурню, глянулись! Сидит теперь, небось, где-нибудь у себя в берлоге. Любуется, удовольствие получает. Еще и перед друзьями похваляется. Мол, сокровищем завладел. Невежда.
Или, что представлялось Соллию еще хуже, вор мог оказаться вовсе не невежественным любителем «картинок». Наоборот — высокообразованным ценителем произведений искусства. В таком случае, вина его вообще не имеет границ. Он-то, в отличие от полуграмотного воришки, должен представлять себе, какой ценностью обладает рукопись, какое значение она имеет для тех, чье ремесло — целительство, помощь страдающим людям!
Но кем бы ни оказался вор, а о том, что многие людские страдания, проистекающие от недугов, возможно было бы существенно облегчить с помощью этих «картинок», — об этом он не подумал. Пристрастие к прекрасному — оно, оказывается, тоже иной раз не к добру ведет.
К концу дня Соллий так устал, расшифровывая многочисленные сокращения, превращавшие старинный текст в настоящую шараду, что у него уже в глазах рябить начало.
Дописал, превозмогая себя, скорописью на чистом листе последний абзац. Решил, что перебелит уже завтра — на свежую голову. И глаза будут лучше видеть, и рука будет не в пример тверже, чем сейчас, когда уже какие-то корявые чертики перед глазами в воздухе зарябили.
«О видах мяса. Мясо медведей непитательно и неудобоваримо, вызывает дрожание в нервах и бессилие в членах. Мясо старых кур является сухим по природе; бульон же из него, будучи выпит, изгоняет влажность из кишок…»
Соллий отложил остро отточенную палочку. Помотал головой, силясь прогнать усталость, но понял: тщетно. Сегодня он больше ничего путного сделать не сможет. Что ж, завтра тоже будет день. Так, бывало, приговаривал брат Нонний, загоняя спать расшалившегося мальчишку, которому все было мало — хотелось бегать с мячом по длинным, прохладным галереям. Соллий вздохнул. Брат Нонний давно уже умер. Светлый, радостный был старик. И скончался легко — во сне. На его могиле так и написали: «Здесь спит Нонний».
— Все еще работаешь?
От неожиданности Соллий вздрогнул. По пустой, темной библиотеке шел к нему брат Гервасий. От него, как всегда, терпко пахло какими-то пряными снадобьями.
— Я уже закончил, брат Гервасий. Завтра продолжу.
Брат Гервасий взял со стола лист, исписанный Соллием. Близоруко щурясь, прочел:
— «Мясо медведей непитательно…» — Отложил лист, усмехнулся: — Для какого-нибудь изнеженного арранта оно, может быть, и вправду несъедобно, а вот охотники и воины не стали бы брезговать медвежатиной. Кое-кому она и вовсе жизнь спасала…
Он присел на край стола, задумался о чем-то далеком.
Соллий потер усталые глаза тонкими красноватыми пальцами.
— Позволь, я соберу записи в папку, чтобы ничего не перепутать.
— А ты ставь на листах номера, чтобы в случае чего легче было разложить их по порядку, — посоветовал брат Гервасий.
Соллий поморщился.
— Терпеть не могу цифры в рукописях.
— Так ведь это черновик…
— Все равно. Уродство.
Брат Гервасий пожал плечами.
— У всякого своя блажь, — заметил он.
— Не будем начинать сначала, — взмолился Соллий. — Я и без того едва держусь на ногах. Оставь мне хотя бы этот недостаток, наставник. Не могу же я быть совершенством.