Впервые он осмелился вот так прямо назвать девочку по имени.
Она медленно перевела взгляд на него. Лицо ее оставалось все таким же бесстрастным, но в глубине глаз затеплился гнев.
— Как ты смеешь… — начала она шепотом. И оборвала фразу, не закончив, — задохнулась.
Но Салих быстро проговорил заранее заготовленное — только бы успеть, только бы опередить гнев Алахи, не дать ему разгореться!
— Отпусти меня, Алаха. Мне страшно.
Она покривила губы. Даже не сочла нужным скрыть презрение. Зачем? Этот чужак, как видно, совсем конченный человек.
Заметив это, он поспешно прибавил:
— Ведь у меня даже нет при себе оружия.
Алаха кинула, нехотя признавая его правоту. Салих — пленник. Будь он свободен, владей оружием — тогда другое дело. Вооруженный человек не может испытывать страха. Какой страх, если в руке удобно и надежно лежит оплетенная сыромятным ремнем рукоять верного меча? Только и ждет оружие своего часа, чтобы с ликующей песнью вылететь из ножен и обрушиться на голову ненавистного врага! Нет ближе сотоварища, чем острая сабля, нет дороже друга, чем закаленная сталь.
И горе тому, кто разлучен со своим оружием! Кто станет презирать раба, который обречен всю жизнь трястись от испуга? Такова его доля — всю жизнь проводить в страхе. Так заповедано Богами.
— Страх — вот твоя участь, раб, — вымолвила Алаха.
— Отпусти меня. Я уйду, — попросил он еще раз. — Поверь, настанет такой день, когда я отплачу тебе за доброту.
— Зачем тебе уходить? — спросила Алаха. — Один в Степи ты погибнешь.
— У меня есть одно дело, которое я должен завершить у меня на родине, в Саккареме. Если я умру сейчас, оно так и останется невыполненным.
— Какое это дело? — спросила Алаха с видимым безразличием.
Если я умру сейчас, оно так и останется невыполненным.
— Какое это дело? — спросила Алаха с видимым безразличием. Однако ж заглядывая в себя, она ясно угадывала любопытство, которое сумел разбудить в ней странный невольник.
— Месть, — глухо проговорил он.
Алаха покачала головой.
— Плохой ты советчик сам для себя, Салих. Уйди один в степь — и умрешь. Тогда твое дело в Саккареме действительно пропадет. Жди! Придет время и для твоей мести!
Она сама не понимала, зачем обещала ему это. Может быть, вдруг взмечталось оказаться рядом и увидеть тех, кому вознамерился отомстить бывший каторжник из Самоцветных Гор. Кто они, в чем перед ним грешны и как примут смерть от его руки?
Впрочем, сейчас действительно не время думать обо всем этом…
Шаманка закончила петь и, повернувшись лицом к Салиху и Алахе, поманила их к себе обеими руками.
— Идем, — сказала девочка. — Пора.
Она легко поднялась на ноги и шагнула навстречу своей тетке. Салих побрел следом, с трудом преодолевая противную слабость в коленях. Страх гнул его к земле, не давал роздыху. Сердце стучало гулко, точно молот подземного кузнеца.
Алаха бы сказала — семидесяти двух плешивцев, что выковывают на небе громовые стрелы, подумал он ни с того ни с сего. Он слышал это предание еще на руднике и часто пытался представить себе этих небесных ковалей с раскаленными молотами в руках. Гром от их наковален, мнилось ему иной раз, сходен с тем, что слышен на руднике, когда отработанную породу спускают в отвалы…
Огонь, разведенный шаманкой, пылал, возымаясь в небо огромным столбом — точно крепостная башня. Невыносимый жар опалял лицо, грозил, коли зазеваешься, свить волосы в хрупкие, ломкие спирали. Но несмотря на близость ревущего пламени, Салих обливался холодным потом. Пытался в душе воззвать к Богам — но не смог. Забыл Их имена. Только билось где-то в самой глубине сознания тонкой ниточкой угасающего живчика: ВЛАДЫЧИЦА… МАТЬ…
Шаманка еще раз сделала приглашающий жест и, отступая спиной, ВОШЛА В КОСТЕР! Торжествующе взревев, огонь поглотил ее.
— Боги… — прошептал Салих, попятившись.
— Идем, — повторила Алаха. Она схватила Салиха за руку и потащила его к самому костру.
…Такого он никогда допрежь не испытывал. Он словно оказался выброшенным за грань времени, за край земли. На миг ему и впрямь почудилось, что он чувствует шевеление под ногами огромного панциря и различает впереди, в золотисто-красном огненном мареве ворочающуюся голову гигантской черепахи, на которой покоится мироздание. Какие-то невидимые существа окружали его со всех сторон. Кто были они? Быть может, духи, помогавшие шаманке? Те, что явились по ее зову и после долгих препирательств подчинились ее воле? Или кто-то иной?
Невидимки переговаривались между собою на незнакомом, гортанном языке. Несколько голосов были мужскими, два или три — несомненно, женскими.
Что-то странное, доныне ни разу не испытанное, происходило в центре шаманского костра с давно загрубевшей душой Салиха. Будто чьи-то ласковые руки, похожие на руки матери, осторожно распутывали узлы, грубо затянутые чужими, злыми людьми. Прохладные пальцы прикасались к самому болезненному, что носил в себе Салих, — и боль отступала, взамен страданию приходили отдохновение и покой. Тяжкие воспоминания, страшные думы, жгучая горечь, много лет не дозволявшая вздохнуть полной грудью, — все это вдруг отступило, точно убоявшись кого-то светлого, сильного и смешливого.