По слову шаманки для идолов иной раз убивали овцу, черную или белую. Мясо животного ели на торжественном пиру, где выпивалось огромкое количество кумыса и арьки. Кости, оставшиеся после трапезы, сжигали. Сердце животного всю ночь на особом блюде стояло перед идолами, а утром его куда-то уносили.
Алаха от всей души чтила идолов. Она так привыкла к тому, что один только вид Трех Небесных Бесноватых внушает нормальному человеку глубочайшее уважение, что даже растерялась, когда Салих допустил столь ужасный промах. Воистину — дикарь он, этот человек из Самоцветных Гор!
Потому только и сумела, что вымолвить в ответ на целый рой невысказанных вопросов, готовых уже вылететь из уст невоздержанного чужака:
— Это идолы! Кланяйся им!
Слегка помедлив, он все же склонил перед войлочными фигурками голову. Мимолетно подумал: видел бы сейчас его брат Соллий! Тот, что хотел вернуть лжеца в Самоцветные горы…
Но боги Алахи — в отличие от Божественных Близнецов — похоже, и не требовали от человека искренней веры и почитания. Они легко удовлетворялись внешними признаками уважения.
Юрта показалась Салиху самым теплым и уютным домом из всех, где ему когда-либо случалось преклонить голову. За исключением отцовского дома, конечно. Но в отцовском доме в последний раз он был так давно, что это воспоминание даже самому Салиху уже начало казаться всего лишь плодом воспаленного воображения.
В доме Алахи (про себя, мысленно, Салих — человек оседлого образа жизни, несмотря на постоянное вынужденное скитальчество из огня да в полымя — сразу стал называть обиталище своей хозяйки «домом») — в доме пылал очаг. По стенам висело самое разнообразное платье, и повседневное, и нарядное, украшенное шитьем, и теплое, зимнее, на меху. Здесь же хранилась домашняя утварь, а также луки, колчаны, полные стрел, две тонкие кривые сабли. Пол был густо застлан коврами и шкурами.
Пока Салих стоял у порога и озирался, щуря глаза и свыкаясь с новым обиталищем, его, в свою очередь, с любопытством разглядывали подруги Алахи и служанки ее матери. Все эти девушки и женщины, одетые, по степным меркам, довольно богато, переглядывались и пересмеивались. То и дело какая-нибудь из них, пристально посмотрев на Салиха, вдруг прыскала и тотчас принималась шептать на ухо соседке. Та, в свою очередь, заливалась веселым смехом, а еще две уже тянули шею, желая принять участие в новой шутке над пришлецом.
Салих не без оснований подозревал, что все эти шуточки отпускаются в его адрес. И вряд ли девушки говорили о нем что-то лестное. И добро бы только девушки! Одна вполне пожилая матрона — похоже, пестунья Алахи, нянька или кормилица — отпустила скабрезное замечание, от которого девушки дружно захохотали, Алаха покраснела, а Салиху сделалось очень не по себе. Хотя, казалось бы, на рудниках успел наслушаться всякого… Но то было на руднике, среди грубых каторжников. Им и ответить можно было подобающе, если, конечно, язык подвешен как надо и в кулаках уверенность еще осталась. А что прикажете делать здесь, в бабьем царстве? Салих нахмурился, опустив голову.
И этим тотчас же не на шутку прогневал свою маленькую госпожу!
Алаха даже ногой топнула от негодования. Запунцовела.
— Беду накличешь! — вскрикнула она. — Что потупился? По ком скорбишь? Зачем смотришь себе под ноги? Почему спрятал глаза?
— Ни по ком я не скорблю… — пробормотал Салих, чувствуя себя дураком — уже в который раз.
— Тогда для чего ты смотришь под землю?
— Я не смотрел под землю…
— Духи смерти, — Алаха понизила голос, — они там, под землей.
Сторожат человека. Только и ждут случая встретиться с ним глазами…
— Я… разглядывал ковер, — брякнул Салих первое, что пришло на ум.
Служанки опять дружно расхохотались, а Алаха досадливо махнула рукой.
— Ты совсем глуп! Ты хуже несмышленого ребенка! Я попрошу матушку Ширин водить тебя за руку! — Она кивнула в сторону «почтенной матроны», которая незадолго до этого одним замечанием сумела вогнать в краску бывшего каторжника.
Салих молчал, не пытаясь ни объясниться, ни оправдаться. Что толку в словах? По собственному горькому опыту он знал: хозяева не любят, чтобы слуги огрызались или умничали. Сказано «виновен» — значит, молчи и жди, какое тебе определят наказание. Сказано «глуп» — не противоречь, не то и вправду выйдешь полным дураком. Не было никакого смысла вступать с Алахой в препирательство и растолковывать ей, что в других странах рабу наоборот предписывается иметь взгляд опущенный, голову скорбную, поступь бесшумную. Сколько народов, столько и обычаев. К примеру, гордые венны сложили пословицу: «голоден поле перейдет, наг — нет». А сольвенны по-своему ее переиначили: «гол поле перейдет, голоден — нет». И ведь по-своему и те и другие правы. А на родине Салиха, в Саккареме, говорят: «сыт да одет — вот и молодец». Поди разбери, как вывернул бы эту пословицу народ Алахи…
Алаха уселась перед Салихом на низенькую, застланную козьей шкурой скамеечку и подняла палец в знак того, что будет говорить. Служанки замолчали, не желая перебивать госпожу. Салих заметил, что Алаха, несмотря на свой почти детский возраст, пользуется в этой юрте большим уважением. Когда она повышала голос, некоторые девушки поглядывали на нее даже со страхом.