— Прости, — повторил Салих, склоняя голову.
— Она пережила что-то страшное, — сказал виллин, все еще поглядывая на Алаху и покачивая головой. — Обрывки серых теней… смерть…
«А я валялся на мягкой травке и занимался всякой ерундой, — подумал Салих с ужасом. — И ведь знал, что там ей грозит смертельная опасность. Знал! Боги! Как бы я жил, если бы с ней что-нибудь случилось?»
И, устыдившись еще более жалких своих мыслей, ответил сам себе: «Никак бы ты не жил, Салих, потому что если бы по твоему недогляду что-нибудь случилось бы с Алахой, не стал бы ты жить… Незачем. Солнце не будет светить на тебя, дождь не прольется тебе под ноги, ветер пролетит мимо, не задев твоей щеки — никому ты не будешь нужен, а меньше всего — самому себе».
Но Алаха была жива и невредима. Только шаталась от усталости.
— Позволь, я провожу тебя, — сказал Салих, забирая у Алахи меч.
Она с трудом разжала пальцы и нехотя отдала оружие.
Наверное, нельзя вот так запросто отдавать свой меч, да еще завоеванный в неравном бою. Да еще кому!..
А кому? Кто он ей — этот Салих из Саккарема? Почему она так истово желала, чтобы в трудную минуту он оказался рядом?
Она покачала головой, отгоняя лишние мысли. Какая разница! Она отдала ему меч и пошатнулась — только теперь слабость одолела ее. Салих подхватил маленькую госпожу за плечи и увел в дом — к теплому очагу, где еще тлели угли, к пушистому одеялу, сшитому из шкур, на мягкое ложе, где не нужно опасаться ни недоброго человека, ни страшных снов.
***
Оборотень. Оборотень! Нехитрой — но какой страшной! — оказалась тайна «Белой Смерти»… В стародавние времена жил в самых недоступных местах Самоцветных Гор — тогда никто еще не поименовывал их так — малочисленный, сторонящийся других народ. Сами себя они назвали Ведающими Мед, избегая произносить вслух древнее, скрытое от всех имя. Тогда оборотничество не было ни тайной, ни проклятием…
Времена ли менялись, звезды ли на небе сдвинулись — только наступили годы, когда начал этот народ уходить, отступать, словно бы уступая дорогу другим. Все реже рождались дети, все меньше появлялось на свет тех, кто умел менять облик. Ныне только двое доживали свой век в горах, прячась от любопытного людского взора: Атосса и дядюшка Химьяр.
К ней-то, к Атоссе, и вернулась Алаха, все еще с раздувающимися ноздрями, потревоженными запахом крови убитого.
К ней-то, к Атоссе, и вернулась Алаха, все еще с раздувающимися ноздрями, потревоженными запахом крови убитого. Слепая жрица встретила ее коротким смешком:
— Многое ли увидела, дитя мое?
— Достаточно, госпожа, — глухо отозвалась Алаха.
— Но это ответ не на тот вопрос, ради которого ты пришла в храм, — полуутвердительно-полувопросительно молвила Атосса.
— Ты права, госпожа! — ответила Алаха. — Но могущество твое так сильно, что я не… — Она замялась. Слово «не смею» застряло у нее в горле, как слишком большой кусок черствого хлеба.
Атосса еле слышно засмеялась. Воцарилось молчание. Слышно было, как потрескивает в темноте огонь.
— О чем ты хотела узнать? — нарушила тишину белоглазая жрица. — Спрашивай! Не бойся.
— Я не боюсь! — вспыхнула Алаха. — Никого и никогда еще не боялась дочь моей матери, поверь мне, госпожа… — Она перевела дыхание и поняла: теперь или никогда! — Мои родные, мое племя — все погибли… Но брат мой, Вождь Сирот, — он жив, как мне сказали… Я хочу увидеть его, госпожа! Мне нужно знать, где он, что с ним и как мне с ним повстречаться.
— Так ли уж необходимо тебе встречаться с братом? — спросила Атосса. — Если я не ошибаюсь, ты часто ссорилась с ним, особенно в последнее время…
— Откуда тебе это знать, госпожа? — возразила Алаха, сама дивясь собственной дерзости.
— Ничего удивительного в этом знании нет, — улыбнулась Атосса. — Судя по голосу, ты очень молода, девочка, и довольно горда. Если брат твой похож на тебя, то вы не могли не ссориться.
— Это так, — согласилась Алаха со вздохом. — Но я люблю его…
— Он был доблестным человеком, — согласилась и слепая жрица. — Ты назвала его «вождем»?
— Так и есть…
— Ты увидишь его, — обещала Атосса. — Смотри!
Неожиданно пламя погасло само собой, словно его потушил кто-то невидимый. В пещере разлилась кромешная тьма.
— Смотри! — прозвучал во мраке голос Атоссы.
Алаха ничего не понимала. Куда смотреть? Куда ни бросишь взор — везде непроглядная темень.
Внезапно на полу пещеры загорелось яркое пятно. Алаха склонилась над ним. В чаше с хрустально-чистой водой появилось изображение. Алаха прикусила губу, чтобы не закричать: она снова увидела шатер своей матери — на этот раз он был не обугленным, а охваченным пламенем. Люди ее рода выбегали, хватаясь за оружие, и падали под вражескими стрелами. То одного, то другого настигал безжалостный удар меча. А женщины… Алаха невольно закрыла глаза, чтобы не видеть того, что творили победители с женами и дочерьми побежденных.
— Смотри, смотри, — голос Атоссы звучал безжалостно, — ведь ты пришла сюда для того, чтобы увидеть! Теперь же не плачь, не проси пощады, не отворачивайся! Любое знание имеет цену, и чаще всего это — цена крови!
«Так и есть», — прошептала Алаха. Все ее тело покрыла испарина. Крупная дрожь сотрясала девушку. Она изо всех сил стиснула зубы, чтобы они не стучали. В ушах шумела кровь.