Он едва мог дождаться заката.
Однако пиршество, о котором так исступленно мечтал Соллий, разворачивалось совсем иным чередом. В своей юношеской самоуверенности позабыл Соллий о том, что существуют вещи более сильные, нежели его личная убежденность в своей правоте. Существуют давние обычаи народа, пусть даже и «варварского», по понятиям выросшего в Мельсине юноши. Существуют сами люди, не похожие на Соллия и далеко не во всем согласные с ним и его мудрыми наставниками из Дома Близнецов.
Об этом он… даже не забыл — как-то не подумал. Яркий свет истины, увлекшей его в трудное служение Богам далеко от родного гнезда, застил Соллию глаза.
Пир быстро превратился в то, чему иного названия, кроме как «попойка», и не подберешь. И какая попойка! Грандиознейшая! Соллий оказался в эпицентре какого-то безумного бедствия, как ему показалось, посреди водоворота, в котором безвозвратно гибли и благие намерения, и чистота души, и целомудрие тела.
Кругом ели мясо, обильно запивая его хмельными напитками, приготовленными из кобыльего и коровьего молока, а также из очищенного риса. Соллия немного удивило, что прозрачный, как слеза, и крепкий, ударяющий в голову и отбирающий у человека ноги, напиток здесь называли «черным». Смеющаяся служанка пояснила непонятливому чужестранцу:
— «Черным» у нас называется все, что прозрачно, что позволяет видеть насквозь… У вас разве не так?
Задуматься бы Соллию над этими словами. Мелочь, пустяк — но какой важный! Лучше всяких пространных рассуждений напоминающий о том, что все люди на свете — различны, как различны и их представления о добре и зле, о хорошем и дурном, об истине и лжи…
Но Соллий уже изрядно успел употребить этого самого «черного» напитка и потому соображал плохо.
А тут еще молодые воины-венуты решили подшутить над странным гостем. Подговорили еще нескольких, взяли с собой музыканта. Тот играл на каком-то странном инструменте, похожем на лютню, однако с тремя струнами, чей пронзительный звон эхом отдавался в ушах еще долгое время после того, как музыкант переставал играть.
Подговорили еще нескольких, взяли с собой музыканта. Тот играл на каком-то странном инструменте, похожем на лютню, однако с тремя струнами, чей пронзительный звон эхом отдавался в ушах еще долгое время после того, как музыкант переставал играть. Песни, исполняемые им, тревожили Соллия. Они начинались как будто из середины, тянулись некоторое время и обрывались на самом неожиданном месте. Соллию казалось, что певец ни одной из них не закончил.
Впрочем, никого на пирушке это не смущало. То ли вовсе не слушали певца, то ли не обращали внимания на странное его пение. А может быть, именно такая манера исполнения и была самой привычной в степи?
Как бы то ни было, именно этого музыканта, сунув ему серебряный браслет, подговорили молодые шутники. Музыкант, хмурый старик с отвисшими тонкими усами сивого цвета, молча кивнул и снова заиграл. Его пальцы, казавшиеся твердокаменными, немилосердно рвали струны, и те плакали почти человечьими голосами.
— А! А! А!
Старик начал подвывать им в тон.
Остальные участники проделки подхватили большую чашу с вином и, приплясывая, двинулись навстречу Соллию. Тот встал, попытался спастись бегством, ибо — хоть и был уже нетрезв — почуял неладное.
Но сбежать ему не удалось. Венуты окружили его, смеясь. Один подскочил к Соллию и схватил его за уши, сильно потянув вперед; другой же, поднеся чашу с хмельным напитком, заставил Соллия выпить. Он буквально влил «черный» напиток в горло сопротивляющегося Ученика Богов. Остальные, хохоча и крича, танцевали вокруг, словно одержимые демонами. Шум рукоплесканий и топот ног оглушали Соллия. Последнее, что он помнил, — старый музыкант с темным, словно бы пергаментным лицом, свирепо рвущий струны на рыдающем музыкальном инструменте.
***
— Господин! — Кто-то тряс Соллия за плечо.
Соллий застонал, повернулся на спину. Он заснул на голой земле и за ночь — а ночи в степях холодные — сильно продрог. Руки и ноги окоченели и не слушались, голова гудела, во рту пересохло. Но горше всего было у него на душе. Вот так, значит, заканчиваются все мечты о торжестве! И поделом ему, поделом! Нельзя было заноситься так высоко. Разве этому учат Братья?
Хорошо еще, что цел остался…
— Господин, — повторил тот же голос.
Соллий с трудом сел, поморгал, тряхнул головой, чтобы прийти в себя. Солнце уже взошло. Кругом не было ни души: женщины занимались домашней работой, мужчины либо ушли на охоту, либо ускакали в степь, чтобы там тренироваться в стрельбе из лука или в конной схватке на мечах.
Никого. Кроме этого хмурого человека, не поймешь — молодого или старого. Стоит рядом и протягивает ему миску с мутной желтоватой жидкостью.
— Что это? — спросил Соллий, подозрительно отшатываясь от миски.
— Вода.
Соллий молча уставился на человека, но миски не взял.
— Что тебе нужно? Зачем ты принес мне эту гадость?
— Это не гадость, господин, — терпеливо повторил человек, — это вода. Выпей. Тебе станет легче.
— Кто ты? — в третий раз спросил Соллий.
Он взял миску, нахмурился. Обнюхал жидкость. Никакого доверия к ней он не испытывал.