На нее поглядывали издалека, потом стали подбираться поближе, но Алаха только положила руку на пояс, коснувшись рукояти, и любопытных как ветром сдуло. Девочка даже не улыбнулась. Ей было противно.
Тем временем Салих уселся на груду шкур, источающих кислый запах, и принялся торговаться с местным жителем. Заодно попытался разузнать побольше об этом таинственном храме Праматери Слез.
— Существует, а то как же, — кивал головой собеседник Салиха. Теперь, когда сделка, по всей видимости, должна была состояться, он утратил свои повадки торопливого жадины, и говорил с напускным достоинством. — Этот храм, милый человек, существует! Да вот где он, того сказать тебе не могу. Но вы ступайте в горы, выше и выше, там вам подскажут, как искать. А уж я вам выберу самые лучшие, самые теплые плащи… И сапожки подберу. А эта девочка — кто она тебе? По лицу вы с ней, вроде бы, не схожи… Не сестра ведь?
Он прищурился и прищелкнул языком, явно намекая на нечто вполне определенное.
А эта девочка — кто она тебе? По лицу вы с ней, вроде бы, не схожи… Не сестра ведь?
Он прищурился и прищелкнул языком, явно намекая на нечто вполне определенное. Салих почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Еще немного — и он, кажется, накинется на этого болтливого старикана и свернет ему шею. Что его остановило? Что в последний миг удержало руку, готовую уже схватить собеседника за жилистое горло и сжать его так, чтоб позвонки хрустнули? Может быть, брезгливость… И еще мысль о том, что, поступи он, Салих, подобным образом, никто из жителей поселка даже протестовать не станет. Трусливы эти оседлые люди!
— Я оставлю у тебя коней, а одежду для нас выберу сам, — сказал Салих сквозь зубы.
— Как угодно, как угодно, — засуетился старикан. Глядя, как он поспешно ворошит шкуры, Салих вдруг усмехнулся. И ведь не ведает, бедолага, что только что был на волосок от лютой смерти!
Наконец Салих выбрал два теплых плаща с капюшоном и взял пару меховых сапог для Алахи. Обувь девочка обычно носила с мягкими подошвами, поскольку не рассчитывала подолгу ходить пешком. Ей не нравились жесткие подметки, которыми были снабжены сапоги для пешего хождения. И Салих не на шутку опасался за ее ноги.
— Я возьму еще припасов, — сказал он старикану. — Дай мне вяленого мяса на три дня, круг сыра и, если есть, хлеба.
Старикан охотно подал ему — и вяленого мяса три связки, и довольно большой круг мягкого желтого сыра, и краюху очень жесткого белого хлеба, но, положив на все это свою темную жилистую руку, уставился Салиху в глаза и потребовал дополнительной платы.
Салих отбросил руку старика в сторону.
— Посторонись, — лениво проговорил он, — мешаешь.
Он неторопливо сложил продукты в мешок, подхватил плащи и сапоги и вышел из хижины. Старик, причитая и продолжая домогаться дополнительной платы, пошел следом. На пороге Салих остановился и тихо, внятно сказал:
— Замолчи! Ты и без того получишь больше, чем заслужил!
Алаха, помедлив, спешилась. Потрепала лошадку по ноздрям и пошла прочь, не оглядываясь. Старик, волнуясь, приплясывал вокруг доставшихся ему лошадей. Салих, нагруженный покупками, быстро зашагал вслед за своей госпожой.
Вскоре поселок скрылся из виду. Впереди высились Самоцветные Горы. Теперь они были совсем близко.
***
Перевал остался позади. Салих готовился уже к неизбежной ночевке в снегу. Набрал побольше хвороста — он не хотел, чтобы ночью им докучали шакалы или, того хуже, волки. Если шакалов отпугнет самый запах дыма, свидетельствующий о близости человеческой стоянки, то с волками дело обстоит куда хуже: если голодные, придется отбиваться. Потому и костер нужен побольше. Кроме того, Салих опасался, не замерзла бы Алаха.
Девочка шла за своим спутником, не отставая ни на шаг, не проронив ни слова жалобы, хотя Салих хорошо знал, каких трудов стоило ей идти пешком, да еще в гору. Она проявила слабость только в одном: пустила своего спутника идти первым. На равнине она еще ни разу не позволила ему обогнать себя. Всегда сохраняла дистанцию, никогда не допускала, чтобы он забылся и перестал помнить свое место. Здесь же она растерялась. И как ни старалась скрыть свою растерянность, все же кое-чем себя выдала.
Например, тем, что на привале сразу повалилась на землю и лежала, не двигаясь, все то время, пока Салих таскал хворост.
— Дай посмотрю твои ноги, госпожа, — сказал он, когда огонь уже потрескивал.
Она молча протянула ему ногу.
Она молча протянула ему ногу. Салих снял сапожок и даже присвистнул. Дело плохо: она сбила себе ногу. Одна мозоль уже лопнула, вторая еще нет, но долго ждать с этим не придется.
— Вторую, — попросил Салих.
Она безмолвно позволила снять с себя и второй сапожок. Со второй ногой дело обстояло еще хуже — мозоль сорвалась и кровоточила. Салих смотрел на эти раны, мучаясь чувством собственной беспомощности, и сердце в нем переворачивалось от жалости. Алаха уселась, скрестив ноги, и капризным тоном потребовала дать ей мяса и хлеба. Салих поспешно выполнил ее распоряжение.
Пока они ужинали, у него уже созрело решение. Оставалось лишь уповать на здравый смысл Алахи. Должна же она понять, что идти пешком и дальше она уже не может!