Тэбе потянул руки к Чахе, но та засмеялась и начала отступать, приплясывая, напевая и прищелкивая пальцами. Из ее ногтей вылетали тонкие полоски огня, монотонная мелодия звучала все громче, все более властно. Тэбе приподнялся, желая схватить ускользающее видение.
Чаха улыбалась, кружилась на месте, но всякий раз отскакивала, когда Тэбе, казалось бы, уже схватил ее. А затем она исчезла.
Шаман беспокойно пал на землю. Все его тело сотрясала дрожь. Руки его беспомощно шарили вокруг, перебирая пыль и золу. Он вслушивался, надеясь, что вновь коснется его слуха тихий голос призрачной шаманки. То была бессмертная душа Чахи, итуген истребленного племени, — в этом Тэбе был уверен. И она наложила на него какое-то страшное заклятие.
Он застонал и откинул голову назад, ударившись затылком о камень.
И она наложила на него какое-то страшное заклятие.
Он застонал и откинул голову назад, ударившись затылком о камень. По телу шамана пробежала судорога. Что-то холодное неуклонно вползало в его сердце — что-то, что страшило его и чему не было названия. Кончики пальцев и губы Тэбе онемели. Перед глазами поплыли черные и красные тени, поначалу бесформенные, они постепенно обретали устрашающие очертания.
Одержимый! Какой демон — какой чотгор — завладевает им?
Тэбе силился противиться вторжению, припоминая заклинания, встряхивая бубенцами, вшитыми в подол его длинной рубахи, — однако тщетно. Сила, пытавшаяся отобрать у шамана его душу, казалась неуязвимой.
Между тем остальные венуты, уставшие после дня ужасной резни, пресытившиеся кровью и грабежом, начинали сходиться к тому месту, где корчился на земле, бил ногами, извивался, кричал шаман. Воинов становилось рядом с Тэбе все больше, но он, одолеваемый невидимым врагом, даже не замечал этого. Отчаянно выкрикивая заклинания и отбиваясь от духов руками, шаман вел неравный бой — один против сонмища злых, голодных духов.
— Что вы смотрите! — закричал внезапно один из венутов. — Это духи, духи убитых напали на нашего шамана!
— Что же нам делать? — спросил другой. Он был помоложе и выглядел растерянным. Днем он яростно бился с молодыми воинами Ариха и был ранен копьем в руку, однако теперь чувствовал, как непрошенным гостем закрадывается в его душу страх.
— Демоны — не противники для людей, — уверенно произнес третий. — Как можно сражаться с теми, кого даже не видишь? Такое под силу только шаману.
— Они побеждают его! — сказал еще один венут, пристально вглядывавшийся в искаженное страданием лицо шамана.
— И чем это грозит? — спросил молодой воин.
— Одержимость! — выговорил кто-то страшное слово.
Оно упало с губ, точно камень, тяжелое, неумолимое. Одержимость! Что может быть ужаснее, чем иметь в племени человека, полностью подвластного злым духам? Известно, что духи — неумолимы и действия их непредсказуемы. Человек, в чьей душе они поселились, может выглядеть и добрым, и отважным, и умудренным, но все, что он делает, продиктовано чужой волей.
Изгнать духа, завладевшего чужим телом, может только шаман. Но именно шаман и пал жертвой невидимого врага. И поэтому остается только одно…
— Одержимому не место среди живых, — сказал тот воин, что был постарше. — Мы не можем отдать демонам тело Тэбе, чтобы они могли вершить свои злые дела среди нас.
И не дожидаясь согласия остальных, он схватил Тэбе за подбородок, запрокинул его голову назад и одним быстрым, ловким движением перерезал ему горло.
***
Привратник выглядел растерянным.
— Брат Гервасий, — позвал он старого Ученика, который был занят растиранием какого-то высушенного пучка травы и, казалось, не замечал вокруг больше решительно ничего. — Брат Гервасий!
— Я тебя слушаю, — спокойно отозвался брат Гервасий. — Чем ты так взволнован?
— Тебя спрашивает какой-то человек!
Брат Гервасий отложил в сторону ступку, отер со лба пот, устало вздохнул.
— Что же в этом необычного?
Он отошел в глубь комнаты, служившей ему лабораторией, и налил воды в большую глиняную кружку.
С наслаждением отпил. Слаще любого вина всегда казалась ему чистая родниковая вода — еще с тех давних времен, когда никакого «брата Гервасия» не было и в помине — когда бродил по лесам, то и дело возвращаясь к благодатной Светыни, сын кузнеца Ляшко Местилич…
— Так чего же хочет этот человек?
— Поговорить с тобой.
— Пусть войдет.
— Он говорит, что хочет… Прости, я говорил ему, что ты занят, но он умоляет тебя выйти к нему.
— Что за глупости! — рассердился брат Гервасий. — Идти куда-то по солнцепеку, когда можно посидеть здесь, в тени и прохладе, угоститься водой и медом… Если человек толковый и дело у него важное, то и в библиотеку к Соллию заглянуть не грех…
Ворча себе под нос, он накрыл ступку с растертыми в порошок травами круглым глиняным блюдцем, разрисованным крупными синими цветами, и пошел вслед за привратником.
Посетитель нетерпеливо мерил шагами улицу, расхаживая взад и вперед перед воротами Дома Близнецов. Его фигура показалась брату Гервасию чем-то знакомой. Человек этот был закутан в просторный белый плащ, как степняк, однако и ростом, и выправкой, и даже походкой — быстрой, нервной — не был похож на жителя Вечной Степи. Те и медлительнее, и ростом пониже, и ступают по земле далеко не так уверенно. Привыкли жить верхом на лошади. Они и сапоги носят с мягкими подметками, как перчатки, — не нужна им твердая подошва, почти не прикасаются ступни к твердой земле-матушке.