И если посмотреть так, то Арих ничем от них не отличался.
Осень означала также, что близилось время, когда Винитарий поедет по людям собирать причитающееся вождю. Дружина заранее готовилась к походу, радовалась. Могла быть и потеха, могла ожидаться нажива. Винитарий не имел привычки удерживать руку, если глаз падал на что-то сверх положенного.
***
Соллий вместе с Бигелой вышел к воротам — поглядеть на кунса. Богато, красиво обставлен поезд Винитария: впереди шагом едет сам кунс на доброй лошади, следом ближники его, закаленные в боях сегваны, с пышными усами, с длинными волосами, забранными по-воински в хвост.
Богато, красиво обставлен поезд Винитария: впереди шагом едет сам кунс на доброй лошади, следом ближники его, закаленные в боях сегваны, с пышными усами, с длинными волосами, забранными по-воински в хвост. Броней не надели, в нарядных рубахах выступают. Нарочно красуются, чтобы всяк разглядеть их мог. Витые гривны на загорелых шеях сверкают, широкие серебряные браслеты на крепких запястьях то и дело вспыхивают на солнце, когда то один, то другой всадник охорашивается в седле.
Старейшины выходят навстречу — дань уже приготовлена. Тут и бочонок меда, и пушнина, и крутолобый черный бычок привязан. И, конечно, хлеб. Все сосчитано и уложено. Сверх дани и дары припасены — чтобы кунс был милостив, видя любовь со стороны сельчан. И хоть отлично ведал кунс цену этой любви и этой искренности, а все же до даров снисходил и был милостив, не заглядывал в амбары и не разорял кладовых.
Глядел Соллий, Ученик Близнецов, на кунса, дружину его, на старейшин — как те кланяются, стараясь и достоинства в глазах односельчан не потерять, и грозному повелителю угодить. Щурил глаза, чтобы лучше разглядеть все происходящее. Кунсова дружина по селу особенно не озоровала, хотя глазами постреливала: тот девку красивую взором зацепит, этот к хорошей лошади прилепится… Ничего доброго все эти взгляды не сулили.
Но пока что все шло тихо. Сочли дань, перемолвились первыми словами — и вот уже кунс покидает седло и ступает следом за старейшиной, желая отведать доброго меда.
Тут-то беда и случилась.
После уж кулаками трясли, кричали друг на друга, виноватых искали. Да только не было виноватых. Говорил Бигела брату своему, Череню: «Прячь доченьку от кунса!». Да и Черень, вроде бы, согласен был. Незачем девушке попусту по селу болтаться, да еще когда жадный до женской красоты кунс нагрянет, и не один — а со своей неуемной ватагой, для которой один только закон и существует: воля их великого кунса, а Правды Божеской и человеческой словно бы и нет на земле!
Говорить-то говорили, а любопытство оказалось сильнее. Как умаслила Домаслава домашних? Может, и умасливать не стала — прокралась к воротам и за порог выскочила.
Прямо перед кунсом она оказалась. Сама не ожидала. Зарделась, лицо рукавом закрыла, отвернулась к стене — так учили.
Может быть, если бы тихонечко, мышкой, мимо шмыгнула — и не обратил бы Винитарий на нее внимания. А тут, словно нарочно, как махнет девка расшитым рукавом! У Винитария сердце смехом наполнилось, глаза засветились, руки сами собою к красавице потянулись.
— А ну-ка… Что за краса такая невиданная появилась?
Девушка головой замотала, все отвернуться норовила — какое там! Схватил, точно клещами, к себе развернул, руки от лица отнял. Так и впился алчным взором.
Домаслава выросла на заглядение. И радость отцу с матерью (да и дядьке-стрыю — тоже), и забота. Мужа бы ей поскорее отыскать, чтобы оборонял и вместо родителей за красавицу тревожился. Но, по всему видать, не успели. Пал на Домаславу глаз кунса Винитария — теперь уж не отмолишь дочку, не выпросишь. Заберет к себе в замок… Только и поминать останется: была такая девушка, Домаслава, а что с ней сделалось — о том лучше и не задумываться. О девчонках, что попадали к кунсу в замок, говаривали разное, но никогда ничего хорошего. И слухов о них тоже достоверных не было.
— Пусти, кунс! — сказала Домаслава шепотом. И попыталась высвободиться.
Кунс только рассмеялся. Настоящий Людоед — так и проглотил бы, казалось, девчонку, вместе с полосатой ее юбкой, вместе с расшитой рубахой и длинной косой с шелковой лентой!
Серые глаза Домаславы наполнились ужасом.
Взгляд метнулся к односельчанам, задержался на старейшине: не выручит ли кто, не заступится?
Молчат домашние. Бросился было отец на выручку — да мать повисла на нем с воем и ревом: убьют сейчас кормильца, а кто будет остальных на ноги ставить? Шестерых осиротить вздумал, за дочку-любимицу вступаясь? Дядька Бигела шагнул вперед:
— Не дело затеваешь, кунс…
Кунс только отмахнулся от него.
— Отойди, кожемяка. Не твоего ума это дело, что я затеваю и ради какой цели.
— Цель-то твоя известна, — упрямо повторил Бигела. — Оставь девушку. Она не тебе предназначена.
Лучше бы не произносить ему этих слов! Винитарий засмеялся, еще крепче прихватил Домаславу за плечо.
— Вот и поглядим, для меня она предназначена или не для меня.
Наткнулся Бигела на молящий взгляд старейшины — не погуби села, не перечь упрямцу! или судьбу Серых Псов уже позабыл? — и… отошел, свесив голову.