***
В шестнадцать лет она слегла. Неизлечимая болезнь подкосила ее. Ни один лекарь, ни один шаман не в силах был избавить дочь хаана от злых демонов, сосущих ее жизнь. Глядя на умирающую Чаху, ее мать невольно вспоминала тот давний день, когда лишь заступничество старого шамана спасло жизнь крошечному крикливому существу, едва появившемуся на свет. Теперь женщина начинала сомневаться в правоте Укагира — и своей.
Теперь женщина начинала сомневаться в правоте Укагира — и своей. Впрочем, с матери-то что взять! Разве может она рассуждать здраво, когда речь идет о ее ребенке? Другое дело — старый шаман. Он должен был увидеть в этой болезненной девочке нечто, дающее Чахе надежду. Но какая страшная, какая бесполезная судьба оказалась уготована девочке! Не было в ее короткой жизни ни одного дня, когда она бы не хворала, когда была бы весела и беззаботна, как все другие дети. А вот теперь она угасает, точно лампа, в которой кончается масло.
Словно прочитав мысли матери, Чаха вдруг открыла глаза и произнесла:
Гаснет, гаснет в доме
Маленький светильник.
Прошу, не надо
В последний раз
Масло в него подливать.
Мать вздрогнула всем телом:
— Что ты говоришь, Чаха?
— Мне приснилось эти слова… Это чьи-то стихи?
— Не знаю. Спи, моя бедная девочка…
Чаху даже не пытались просватать. Кто прельстится больной женой, вечно печальной и одинокой? Вряд ли она когда-нибудь сумеет родить ребенка. Да и с работой она управлялась плохо. Слабенькая. Вот горе-горюшко…
***
На глазах у Алахи и Салиха шаманка разложила большой костер. Работала в одиночку, никого к своему делу не подпуская. По правде сказать, она и внимания на племянницу с ее пленником не обращала. Настанет и для них черед, а пока она занималась только огнем.
Шаманское пламя — не такое, как, скажем, очажное или странническое, что запаливают, располагаясь на ночлег, одинокие коломыки, бороздящие пространства Вечной Степи. Хоть и говорит пословица, что ни один огонь без доброго слова не загорается — все же к костру Чахи это имело куда больше отношения, нежели к какому иному.
Вот и складывала ветки и сушеный навоз, сноровисто и ловко, да постоянно что-то при этом приговаривала. То вдруг принималась напевать монотонно — тянула сквозь зубы одну ноту, точно жильную нитку, приготовленную для шитья войлочных сапог. То замолкала посреди пения и останавливалась — как будто прислушивалась к чему-то. Ни Салих, ни Алаха никаких звуков не слышали — ни голосов, ни чириканья птиц, ни звериного рева, хотя Чаха то и дело принималась передразнивать тех, кто ей невидимо и неслышимо отвечал.
— С кем она разговаривает? — тихо спросил Салих.
Алаха прошептала:
— Итуген призывает духов, которые помогают ей шаманить…
— А почему мы ничего не слышим?
…Нет, Салих, конечно, знал, что степные шаманы заключают союз с духами и те являются на призывания человека и помогают ему. Знал он и то, что духи бывают коварны: иной раз могут и навредить, если не держать их в узде. Но прежде никогда не видел шаманов и не имел с ними дела. И уж чего он никак не мог понять — это почему же духов, коли они явились на зов и готовы приступить к таинственной работе камлания, не видно и не слышно?
Алаха шепотом сказала:
— Моя досточтимая тетка — великая шаманка. Ты что, усомнился в этом?
Салих покачал головой.
— Я слишком мало знаю, чтобы усомняться в чем-либо, госпожа…
— И не усомняйся! — вскинула голову девочка. Тряхнула косичками. На шелковом платке зазвенели золотые монеты. — Конечно, есть такие шаманки — их называют ФОЛБИН — которые умеют так призвать духов, чтобы их могли видеть и слышать со стороны.
Любой посторонний! И хоть моя тетка — не фолбин, она все равно большая, большая шаманка! Она — великая итуген!
— Я же не спорю, — тихо сказал Салих.
Алаха прищурила на него глаза, но ничего не добавила.
Тем временем Чаха, которая уже давно вела с кем-то невидимым тихий разговор, остановилась и коротко, язвительно засмеялась. Словно в ответ подул ветер, подняв с земли кучу щепок и сухой травы, и осыпал шаманку мусором с головы до ног. Она сердито крикнула, махнув рукой. Ветер стих.
Салих прикусил губу.
Они с Алахой сидели на земле друг против друга и ждали, пока Чаха позовет их, чтобы провести обряд очищения. Чахе не нравилось появление чужака. Да и кому бы оно, если рассудить, понравилось! Чужой человек мог оказаться и демоном, похищающим детские души, и злым духом, и просто лиходеем… Для того и созданы обряды очищения, чтобы можно было выйти за пределы родного куреня, а после вернуться и не приманить за собою в юрту никакой чужеродной напасти.
Ожидая, пока шаманка их позовет, Салих поглядывал на свою хозяйку. Он завидовал умению Алахи сохранять полную неподвижность. Девочка, казалось, обратилась каменной статуей. Ни одна ресница не дрогнет. Вот бы ему, Салиху, такую выдержку! Он почувствовал, что его вновь начинает бить крупная дрожь. Салих не стыдился признаться себе в том, что испытывает ужас перед всеми этими шаманскими приготовлениями. По всему видать — испытание, что на сей раз ему уготовано, — не из легких.
Наконец Салих решился на отчаянный шаг.
— Алаха, — позвал он.