— Запоминай, — начала Алаха степенно, произнося слова нараспев, явно в подражание кому-то из старших. — Запоминай, дабы не навлечь на нас гнева Богов. Никогда не делай запретного! Ибо ТЕБЕ за любой грех одно наказание — смерть.
«От плети шаг до смерти», вспомнилась Салиху старая невольничья присказка. А здесь, в степи, и одного этого шага рабу, похоже, давать не принято. Сразу — смерть. Может, оно и к лучшему…
— Никогда не садись с ножом у огня, — начала Алаха. — Не касайся огня лезвием, не руби и не режь ничего вблизи очага.
— Почему? — неожиданно для себя громко спросил Салих. Больно уж диковинным показался ему первый запрет. И не захотел, а вспомнил, сколько раз рубил дрова у самого костра, сколько выстругал палочек, на которые насаживал для копчения рыбу или лягушек…
— Ножом можно отнять у огня голову! — пояснила Алаха и слегка поклонилась Бесноватым. — Простите меня, Небесные, что в вашем присутствии вслух вспоминаю о подобном.
Служанки отводили глаза, отворачивались, когда Салих смотрел на них, пытаясь по выражению их лиц понять, что происходит: милость ли ему оказывают, заранее предостерегая от нарушения запретов, или же зло высмеивают в присутствии рабынь. Ему так и не удалось это выяснить.
— Храни тебя Боги от того, чтобы ломать кость о кость, — продолжала Алаха, полузакрыв глаза и слегка откинув назад голову. Салих вдруг догадался: этой позой девочка имитирует шаманку, погруженную в свои видения.
Помолчав немного, Алаха добавила назидательно:
— Смертная душа человека живет в его костях и при жизни, и после смерти, доколе кости не рассыплются прахом. Убьешь кость — убьешь обитавшую там душу и выпустишь на волю злого бесприютного духа…
— Я понял, — тихо сказал Салих.
Убьешь кость — убьешь обитавшую там душу и выпустишь на волю злого бесприютного духа…
— Я понял, — тихо сказал Салих.
— Не проливай на землю молока, не касайся при входе ногой порога, не дотрагивайся до стрел кнутом, не разоряй птичьих гнезд, не бей лошадь уздой…
Алаха замолчала.
Выдержав долгую паузу и поняв, что больше говорить она не желает, Салих поклонился:
— Благодарю тебя, госпожа.
Глава четвертая
«НЕВЕСТА СТАРИКА»
Алаха обошлась со своим пленником так, что любой другой, окажись он на месте Салиха, небось, весь извелся бы да так и зачах — от одной только уязвленной мужской гордости. Да и сам Салих еще несколько лет назад не пережил бы подобного обращения. Но Самоцветные Горы и не таких строптивых ломали. И разве отказался бы он тогдашний — с незаживающими язвами от кандалов на щиколотках, с ненавистным кайлом в руках — поменяться долей с кем угодно? Даже, пожалуй, с последней служанкой в небогатом доме. Страх сознаться! Особенно — тому, кто вырос в краях, где мужчины, подвыпив в доброй компании, непременно возносили благодарственные молитвы Богам за то, что те не сотворили их женщинами. И однако ж дело обстояло именно так: Алаха на смех себе и девушкам усадила молодого, полного сил мужчины за женскую работу. И он, наружно, для порядку, хмурясь, втайне радовался этому.
Домашний очаг! Для человека, никогда не знавшего его тепла — а такие несчастные встречались Салиху за долгие годы неволи — он, может быть, и неотличим от любого костра, разведенного наспех случайными попутчиками где-нибудь на привале. Но тот, кто хоть недолго соприкасался с его животворным жаром, вечно будет чтить его святость, согреваясь не только телом, но и душой. Салих считал себя счастливцем: в детстве ему довелось узнать, как горит огонь, когда любовь и почтение к домашним Богам наполняют складывающего дрова в очаге.
И потому Салих был благодарен Алахе. Что и говорить, она здорово посмеялась над ним, вручив ему костяную иглу и прочную нить, свитую из бараньих жил. И, вероятно, «втоптала в грязь» его мужское достоинство. Но… всей этой «унизительной» работой он должен был заниматься у домашнего очага. И это оказалось важнее всего остального.
Конечно, девушки были рады такой потехе — глазеть, как нескладный мужчина, слишком рослый и для степной одежды с чужого плеча, и для этой юрты, хоть и была она просторна,- как сгибается он в три погибели над кусками дубленой кожи, силясь сшить их как положено. Загрубевшие пальцы не слушались. Искалеченные каторгой, едва-едва сходились они на игле. А та, вертлявая, словно в насмешку, то и дело выскальзывала. Так и норовила соскочить с нитки и затеряться в складках одежды или под ногами. Отыскать ее — еще полбеды. А как взять, если пальцы почти не сгибаются? Как надвинуть ушком на нить? Тут уж сама Владычица Слез, наверное, не выдержала бы — расхохоталась… Да и пусть себе, подумал Салих, в очередной раз вступая в неравный бой с лукавой иглой, нечасто выпадает ей, заступнице, посмеяться…
А девушки совсем забросили рукоделие. Сидят, точно в балагане или на ярмарочном представлении. Хихикают в ожидании, пока забавник что-нибудь еще учинит потешное. И — стоит ему оправдать их надежды — взрываются веселым, дружным смехом.
Их смуглые лица с черными глазами в пушистых ресницах поначалу казались Салиху одинаковыми. Иные замазывали черной краской переносье, другие чернили также подбородок и губы. Были и такие, что лица не красили, зато увивали косы множеством тряпочек, так что голова начинала казаться какой-то диковинной взлохмаченной подушкой.