— Кто ты? — спросила Чаха.
Это прозвучало совсем невежливо. Разве так привечают в своей юрте гостя? Поначалу нужно выждать, покуда он войдет, поклонится, назовет свое имя, род, край света, откуда прибыл. Затем следует степенно поблагодарить за внимание и предложить чужестранцу молока или молочной водки — АРЬКИ, свежих, ароматных лепешек, испеченных младшей женой на плоском камне, что лежит посреди очага в ее юрте; справиться — не потребно ли ему чего из одежды или утвари и ладно ли он устроен в становище. И только после этого можно начинать разговор…
А она, Чаха, вот так — прямо в лоб:
— Кто ты?
Но маленький воин ничуть не оскорбился таким явным пренебрежением обычаями. Улыбнувшись, он ответил:
— Я — аями твоего рода.
— Ты дух? — спросила Чаха. Она слабо понимала происходящее. То ей казалось, что прекрасный крошка — продолжение чудесного сна, постепенно уводящего ее вслед за обеими душами на те небеса, откуда нет возврата; то вдруг начинала догадываться, что все это происходит с ней наяву.
— Я — аями твоего рода, — повторил маленький юноша. — Почему ты дважды задала один и тот же вопрос? Я только что ответил тебе!
— Прости, — сказала Чаха. — Я всего лишь глупая девушка, вот и веду себя глупо! Скажи, не испытываешь ли ты нужды в чем-либо и ладно ли устроился в моем становище?
Он засмеялся. Браслеты и ожерелья, украшавшие его запястья и шею, зазвенели, загремели и словно бы тоже засмеялись вослед.
А Чаха только сейчас и заметила, как нарядно он одет. Почему бы это, подумала она в смятении.
— Я тебе нравлюсь? — спросил юноша.
— Да. — Чаха ответила, не задумываясь. — Ты очень красив.
— Зови меня Келе, — просто проговорил юноша.
— Келе… — Чаха улыбнулась. Давно забытая радость вдруг наполнила ее душу. Какой удивительной, какой светлой, оказывается, может быть смерть!
— Я красив, не так ли? — Келе слегка подбоченился. Это выглядело и трогательно, и забавно.
— Очень! — искренне согласилась с ним Чаха.
И тут Келе ошеломил ее.
— Я пришел стать твоим мужем.
Девушка прикусила губу. Да впрямь, смерть ли это к ней пожаловала? Или какой-то странный дух явился с совершенно иной целью — не сгубить молодую жизнь, а напротив, отвести от нее беду? Никогда в жизни Чаха не помышляла о замужестве. Даже на парней не засматривалась. Зачем? Кому она, такая, глянется? А если и вздумал бы кто ее просватывать — первая мысль: не потому ли хочет в жены взять, что с хааном породниться задумал? А тогда — ничего путного из такого замужества не выйдет. Одна только досада на бездетную и вечно хворую жену.
— Как же я могла позабыть! — спохватилась Чаха. Горькая память вмиг вернулась к ней, точно черным покрывалом накрыла, губя радость от встречи с Келе. — О, Келе! Я никак не могу стать твоей женой!
— Почему? — Он выглядел теперь растерянным и опечаленным.
— Ведь я умираю…
Он тотчас же улыбнулся — широко и радостно.
— Нет, — сказал он. — Ты больше не умираешь. Прислушайся к себе, спроси свое тело.
Чаха шевельнулась на своем смятном ложе, пропитанном смертным потом. Тело отозвалось неожиданно: Чаху наполняла никогда прежде не испытанная радость. Это была радость здорового, молодого, полного жизни тела. Мышцы — впервые за все шестнадцать лет — хотели работать: напрягаться, сокращаться. В груди что-то пело, словно там поселилась какая-то веселая пичуга. Тяжесть, много лет стягивавшая сердце железным обручем, куда-то исчезла — бесследно.
Девушка села — рывком, не страшась больше, что тело отзовется болью. Отбросила с лица спутанные волосы.
Крошечный юноша откровенно любовался каждым ее движением.
Чаха смутилась.
— Почему ты так смотришь на меня?
— Ты красива, моя Чаха, — сказал он, отирая лицо. Чаха увидела, что Келе плачет.
— Ты плачешь? — удивилась она. — Почему?
— Ты любишь меня?
Чаха вдруг сжалась. Она наконец поверила, что все происходящее — не сон. Этот странный пришелец действительно вышел из жара ее очага. Он в самом деле исцелил ее. Одним только прикосновением — или желанием, волей? — изгнал всех демонов, что сосали ее силы на протяжении бесконечных мучительных шестнадцати лет наполненной страданиями жизни.
Взамен же он хочет, чтобы она сделалась его женой.
Но кто он, посягающий на ее женское естество? Он назвал себя АЯМИ… Дух? Демон? Какое из семидесяти двух небес назовет он своим обиталищем?
Словно прочитав смятенные ее мысли, Келе тихо, ласково проговорил:
— Не нужно бояться меня, Чаха. Ведь я не причиню тебе зла.
— А я и не боюсь вовсе! — запальчиво возразила Чаха. Она была дочерью хаана, и гордая кровь ее отца не позволяла ей клонить голову. Она и болезнь свою несла, не роняя достоинства — не каждому такое дано.
— Какого приданого ты захочешь, Келе? — спросила она, вскидывая голову.
— Какого приданого ты захочешь, Келе? — спросила она, вскидывая голову.
Он выглядел искренне огорченным.
— Ты боишься, моя Чаха. Ты не доверяешь мне. Я сказал тебе все: я пришел, чтобы стать твоим мужем.
— Но ведь ты… мы вдвоем… мы не сможем жить среди моего народа, Келе!
Чаха представила себе, как покажется среди соплеменников с таким крошечным мужем, как введет его в юрту своего грозного отца-хаана, как представит его брату, Касару… Насмешки — вот лучшее из всего, что ждет их. О худшем же Чаха предпочитала и не помышлять.