Дверь отворилась. Молодая женщина в накинутом на плечи цветном платке негостеприимно оглядела Егошу с головы до пят. Ее пытливый взор сразу отметил потрепанный вид незнакомца, его впалые щеки и зеленые, злые, точно у зверя, глаза.
— Чего тебе? — склоняя к плечу голову, спросила она. Егоша не ответил. Он не ожидал, что вдова, о которой рассказывал Буркай, окажется столь молода и хороша собой. Она не породила в нем желания или смущения, но он любовался ею, как любуются красивой заморской диковинкой. Ему нравились большие серые глаза незнакомки, ее горделивая прямая шея, округлые, чуть припухшие губы. Совсем не походя на Ралу, она все же напоминала ее. И спросила так же прямо и резко, без обиняков. Рала… Ох, где?то теперь блуждает ее волчья душа? Доведется ли встретиться там, на кромке, среди духов и призраков? Узнают ли друг друга?
— Что тебе? — уже мягче повторила женщина. Егоша очнулся, вздернул подбородок:
— Меня прислал Буркай. Я буду жить у тебя. Гостить, по хозяйству помогать… — И, не дожидаясь позволения хозяйки, отодвинул ее плечом и ступил в избу. Он слишком устал, чтобы пререкаться.
Уперев кулаки в бока, баба двинулась на него:
— А ну?ка пошел вон! Тоже мне, гость! Никого мне в помощь не надобно — так Буркаю и передай!
— Не смогу.
Он слишком устал, чтобы пререкаться.
Уперев кулаки в бока, баба двинулась на него:
— А ну?ка пошел вон! Тоже мне, гость! Никого мне в помощь не надобно — так Буркаю и передай!
— Не смогу. — Не обращая на нее внимания, Егоша ходил по клетям и разглядывал убранство дома. В нем оказалось всего две большие светлые клети, а за стеной ютилась третья — маленькая и дымная, где жарко топилась каменка. Посередке дома, лепясь к стене, вползала вверх лесенка — очевидно, вела на повалушу.
— Почему не сможешь? — слегка опешив от Егошиного нахальства, спросила вдова. Болотник скинул истертый полушубок, — жаль, пришлось для достоверности свою волчью шубу закопать вместе с Блудовыми аварцами, — опустился на лавку:
— Коли выгонишь, я больше ни к кому здесь не пойду. Дальше двинусь. Хотя бы по Которосли.
Гнев заклокотал в горле Полевы. Экий наглец! В избу ворвался да еще грозится! Еле на ногах держится, вот и давит на жалость! Как же — «уйдет он»! Как бы не так! Небось, побежит к первой же избе крова просить!
— Уходи! — распахивая дверь, твердо сказала она. Егоша чуял ее недовольство, но разбираться в нем не желал. Зачем? Да и какая ему разница, где ночевать — в лесу или в доме? Видать, пришел его срок становиться нежитем…
Вздохнув, он молча встал, накинул суму на одно плечо, полушубок на другое и вышел в вечерний холод. Так же молча неспешно двинулся по берегу еще не схваченной льдом реки. Ему было безразлично, куда идти, просто по берегу казалось удобнее всего.
Стоя в дверях, Полева неверяще смотрела на спокойно бредущего прочь парня. Неужели он и впрямь собирался уйти? Но куда? А медведи? Их в здешних лесах хоть пруд пруди… Не все же залегли в спячку — вдруг шатун задерет? Перед ее глазами всплыло ободранное звериными когтями лицо мужа. Глаз на нем не было — только пустые дыры…
— Вороны выклевали, — оправдываясь, сказал ей кто?то. А очи Богумира были такими яркими и красивыми — ни с чем не сравнишь! И у этого пришлого глаза горели необыкновенным зеленым светом… Неужто и они достанутся воронам? А все из?за ее упрямства и вздорности! Лелея тоску по мужу, пожалела крова для гостя, еду сберегла… Дожил бы до такого стыда Богумир — сам выгнал бы ее с позором…
Метнувшись в горницу, Полева сунула ноги в поршни и, проваливаясь на ухабах, ринулась следом за болотником.
— Стой! — завопила издалека, но он продолжал идти. Не слышал… Споткнувшись, Полева упала в снег, вскочила и, догнав болотника, повисла на его рукаве:
— Пошли обратно! Пошли!
Зеленые глаза окатили ее равнодушным холодом — аж мурашки побежали по коже:
— А?а?а, это ты… Ты ж вроде меня прочь гнала?
— А теперь передумала. — Она сильно дернула его, развернула к селищу. — Пошли назад! Экий обидчивый выискался! Как тебя звать?то?
— Выродок, — не двигаясь с места, ответил болотник. Полева замерла с открытым ртом, а затем, испугавшись, что странный гость затаит обиду, поспешно пробормотала:
— Добро! Выродок так Выродок… Только пойдем, а? И Егоша пошел. Не потому, что очень хотел, а просто поддавшись ее напору.
Однако от жизни в тепле и сытости изменилось немногое — дни казались такими же унылыми, как раньше, а серая пелена все чаще застилала краски мира.
В Устьице Егоша прижился. Он мало разговаривал, от работы не бежал и, если просили, — помогал молча и терпеливо, потому и прослыл нелюдимым, но в общем?то неплохим парнем. Поначалу Буркай проявлял недюжинный интерес к его прошлому, но Егоша быстро разохотил его выяснять что?либо.
— Ты меня не трогай, и я тебе худа не сделаю, — прищурившись, сказал он, и, сжавшись от нечеловеческого холода его глаз, Буркай отступил.
— Ты меня не трогай, и я тебе худа не сделаю, — прищурившись, сказал он, и, сжавшись от нечеловеческого холода его глаз, Буркай отступил. Теперь охотник уже и не ведал — верно ли отправил странного пришлого в дом к Полеве. Хотя худа болотник бабе не делал, с глупостями не приставал, расспросами не донимал и по хозяйству не ленился. Даже покорно таскал ей воду из реки, невзирая на насмешки молодых селищенцев. От такой заботы Полева расцвела на глазах — на щеки вернулся прежний румянец, и смеяться стала чаще и веселее. А едва завидя Выродка — краснела и прятала глаза. Болотник нравился многим девкам — приманивал таинственностью, завораживал зеленью глаз, а уж ловкостью и спокойным нравом угождал даже самым придирчивым. Жаль, ему самому женское внимание было безразлично, будто он и не жил вовсе, а глядел на жизнь из глубокого колодца и вместо всей земли видел только маленький краешек неба…