Малуша разошлась вовсю, и Варяжко вдруг увидел перед собой ладную, гладкую бабу, горячую и задорную. Волосы у нее выбились из?под платка, белые руки так и мелькали, а под сарафаном, как рыбы, ходили полные груди. В запале она взяла его за плечо и, что?то толкуя, наклонилась к самому лицу. Жуткое, срамное желание вдруг зацепило нарочитого — взять эту рыжую поперек живота, бросить на лавку, смять, как тесто, и зайтись в поцелуе до беспамятства! Но Варяжко зажмурился, впился ногтями в доску, и желание отпустило.
О чем они толковали? Ах да, о Волчьем Пастыре…
Он шумно выдохнул. По голосу древлянки стало ясно — ее не переубедить.
— Ладно, — сказал он. — Сама думай как хочешь, а мальчишке ум не мути. Я из него воина сделаю, а какой воин получится, коли он с малолетства будет верить в бабьи сказки?
— Дружинника? — Малуша насторожилась. Дружинники у Ярополка жили безбедно, и коли удавалось, то приносили в дом богатую добычу. — Хорошо, нарочитый, больше ни словечка о нежитях не скажу. А только увидишь — от Пастыря этого прибудет бед!
Что с бабой спорить? Варяжко и не стал — ушел. А Малуша слово сдержала, и потихоньку Савел забыл о Волчьем Пастыре. Зато теперь не сводил глаз с оружия и доспехов. Мечтал стать дружинником…
Ярополк вернулся, когда подходил к концу березозол. Прибыл довольный, веселый, с богатыми дарами и данью. Вырядившийся в новую дорогую кольчугу Блуд с гордостью загнал в свои ворота две подводы с добром.
На радостях даже выпустил рабов, и они весь день покорно таскали в его кладовые серебряную посуду, дорогие украшения, меха и ковры. Дубрень тоже не был обижен князем — бахвалился одеждой из зуфи и дорогими золотыми подвесками.
День князь отдыхал, а на другой позвал Варяжко.
— Правда ли, что Рогнедина девка, тобой обиженная, в Полоцк утекла? — спросил строго. — Как теперь обо мне невеста подумает? Как в мой дом пойдет, коли даже девку ее здесь обидели, не уберегли?
Варяжко потупился. За его спиной злорадно хмыкнул Блуд. Набравшись наглости, нарочитый соврал:
— Она без обиды ушла! Блажь бабья в голову стукнула, домой захотелось — вот и уехала. А обид никаких не было.
— А я другое слышал, — угрюмо пробурчал Ярополк.
Нарочитый поднял на него глаза. Взгляд скользнул по новым сапожкам князя, по браслетам на его запястьях, по узорным подвескам на поясе, но до лица так и не добрался.
— Не знаю, кто тебе мог иное сказать…
— Ладно, — смягчившись, Ярополк подозвал его поближе. — Я бабами учен, сам ведаю — им не угодишь, как ни старайся. А теперь о делах сказывай. Чай, их немало накопилось.
Стараясь ничего не упустить, Варяжко до вечера перечислял по именам всех, кто наведывался в Киев, докладывал по порядку требующие княжьего решения дела и вышел из княжьего терема лишь к закату. От усталости ноги подкашивались, будто он не весь день сидел в избе, а таскал на спине мешки с песком.
И только направился к дому, как наткнулся на стоящего у ворот Рамина. По грустному виду сотника догадался — что?то стряслось.
От усталости ноги подкашивались, будто он не весь день сидел в избе, а таскал на спине мешки с песком.
И только направился к дому, как наткнулся на стоящего у ворот Рамина. По грустному виду сотника догадался — что?то стряслось. Думая о своем, Рамин не сразу заметил Варяжко. Нарочитому даже пришлось легонько тряхнуть его, чтоб очухался. Старый сотник вскинул на него печальные глаза:
— Пойдем в мою избу. Дурные вести. Сперва ты погляди, а после уж князю доложишь…
Пока Варяжко шел к избе Рамина, семью потами умылся — передумал обо всем, что могло случиться, но так и не догадался.
Дверь распахнула Нестера. На пухлых девичьих щеках застыли грязные разводы слез.
— Как он? — с порога спросил у дочери Рамин. Девка утерла трясущиеся губы:
— Худо…
В полутьме избы кто?то застонал. Варяжко пошел на стон, но маленькая женская фигурка заступила ему дорогу:
— Не спеши, нарочитый.
— Малуша? А ты?то как тут очутилась?
— Я ее позвал, — признался Рамин. — А она уже за тобой послала. Говорит, ты должен это увидеть.
— Что увидеть?!
— Вот его. — Малуша шагнула в сторону и открыла что?то живое, копошащееся под белыми полотенцами. — Он умрет, как ни лечи, — горько пробормотала в спину Варяжко знахарка.
Чуя запах крови и гнилой плоти, нарочитый подошел к лавке. То, что на лавке лежит человек, он сумел понять лишь по глазам. Чуть ниже глаз, там, где должны были быть нос и рот, зияли страшные разрывы, а по судорожно дергающейся шее тянулась полоса рваного мяса. Не веря, Варяжко сдернул с умирающего полотнища и, отшатнувшись, охнул. Он видел много ран, но таких — не доводилось. Правая рука незнакомца, казалось, была выдрана из плеча, а изломанная, будто кем?то перегрызенная кость ноги выпячивалась наружу запекшимися на белом остове кровавыми сгустками.
— Кто… Так?.. — сдавленно прохрипел нарочитый.
Бессмысленные глаза человека устремились к нему, часто заморгали. Тело дернулось, изогнулось и затихло.
— Отмучился. — Подошедшая к лежанке Малуша натянула на лицо мертвеца холстину и повернулась к Варяжко:
— Его принесла лошадь. Он в седле не сидел — ногой за стремя зацепился да так и висел, пока не сняли… — Она поморщилась, пояснила: — Той ногой, что еще цела была.