Егоша медленно встал, вскинул голову. Толпа ахнула, подалась назад, бабы завопили, пряча лица.
Испугались… Но почему? Он же не хотел убивать… Он шагнул навстречу отцу, к плечу которого, доверчиво распахнув яркие синие глаза, жалась худенькая, не по годам маленькая Настена:
— Я не хотел…
— Стой где стоишь, тварь!
Егоша обернулся на крик. За его спиной, грозно натянув лук, замер старший брат Оноха Первак. Тонкая ткань его рубахи пузырилась под легким ветерком, и от этого Первак казался еще мощнее и громадней, чем был на самом деле. Губы его дрожали, по щекам ползли слезы, но уложенная на тетиву стрела глядела прямо в Егошину грудь.
— Стой, убивец! — еще раз повторил Первак. Егоша замер. Меткость Первака была всем известна.
— Я не хотел…
— Куда, говоришь, он Оноха тащил? — негромко спросил отец у румяной, прячущейся за его спину толстушки. Та осторожно высунулась и, бросив взгляд на кровавое, понемногу расплывающееся вокруг мертвеца пятно, поспешно залопотала:
— В лес тащил, в лее…
Егошу будто плетью хлестнули.
— Врет она! — Он было метнулся вперед, но вовремя вспомнил о Перваке и стреле, замершей на его луке. — Врет! Я и место могу показать, где Онох на меня бросился. Там пятна кровавые видны еще! В печище я его нес! Помочь хотел!
— Не вру! — Забыв о страхе, девка выскочила вперед, вперила в оплывшие бока круглые белые кулаки. — Не вру я! В лес тянул! Злодейство скрыть думал!
— Брехунья сопливая! Не было этого!
— Но убил?то ты? — тихо спросил отец. От этого тихого, будто надломленного голоса Егоше вдруг захотелось заплакать. И гнев на девку?пустомелю пропал. Голову потянуло к земле, ощутив неведомую тяжесть, плечи покаянно согнулись.
— Я…
— Гад!
Первака вовремя подтолкнули, и стрела пропела над самым ухом Егоши.
— Расквитаемся еще! Выродок! — дергаясь в крепких руках родичей, отчаянно заорал Первак.
А их становилось все больше. Пришел грозный отец Оноха — Житобуд, возле него пристроилась седая, истертая заботами женщина с отупевшими от горя глазами — мать убитого — и две высокие ладные девки — сестры. Два других брата — Хомуня и Дрозд — стояли чуть в сторонке, прожигали Егошу ненавидящими взглядами.
— Погодите. — Житобуд шагнул в круг и, склонившись над телом Оноха, легко выдернул из раны нож. — Неладно такие дела сгоряча судить. Разобраться надобно. Коли Егоша моего младшенького ненароком зашиб и к печищу его нес, спасти желая, то нет на нем вины. А коли было все не так, я, правду вскрыв, сам его казню, на муки вечные к Кровнику отправлю!
Костяная рукоять будто прилипла к крепким пальцам Житобуда, выпрашивая новой жертвы, лезвие нетерпеливо подрагивало. Егоше стало страшно. До этого мига он твердо верил в справедливость родичей, но теперь вдруг углядел в трясущихся пальцах Житобуда непримиримую, совсем не схожую с его разумными речами ненависть и похолодел от обиды и страха.
Первака отпустили. Оправив рубаху) он зло покосился на отца, но не кинулся к Егоше — остался на месте, крепко сцепив побелевшие пальцы.
— Ты, Егоша, — глядя в землю и небрежно покачивая в руке нож, продолжал Житобуд, — покуда в медуше моей посидишь, подумаешь, что лучше — правду сказывать иль лгать да изворачиваться А к утру решим, что с тобой делать.
Не дожидаясь приказа, братья Оноха быстро подскочили к Егоше, закрутили ему за спину руки, толкнули к печищу:
— Добром ступай!
Раньше Егоша никогда не был пленником. Даже в детстве, в мальчишечьих играх… На миг ему показалось, что чужая жестокая сила затопила его со всех сторон. Захотелось завыть отчаянно, выдраться из цепких пальцев, ринуться опрометью в тихий вечереющий лес…
— Отец! — выкликнул жалобно, метнулся глазами к понурившейся невысокой фигуре отца.
Захотелось завыть отчаянно, выдраться из цепких пальцев, ринуться опрометью в тихий вечереющий лес…
— Отец! — выкликнул жалобно, метнулся глазами к понурившейся невысокой фигуре отца. Тот печально качнул головой, будто отказываясь от чего?то очень дорогого, и отвернулся. И мать отвернулась. Только Настена продолжала смотреть по?детски большими и чистыми глазами.
Земля качнулась, поплыла под ногами Егоши, оставляя его в зловещей душной пустоте. Он не чуял, как доплелся до высокого дома Житобуда, лишь иногда вспоминал, что, кажется, едва отвели его от тела, как истошно заголосила мать Оноха:
— Деточка моя, кровинка! Почто покинул меня, почто соколом ясным в дали высокие вознесся?!
Вторя ее горестным крикам, запричитали, завопили, срываясь на волчий вой остальные бабы. Этот вой и теперь звенел у него в ушах — пронзительный, отчаянный… А ведь уж немало времени прошло.
Егоша подтянулся повыше, прильнул глазом к узкой щели. Мала щелочка оказалась — ничего не разглядел. Ох, кабы все это ему просто примерещилось и Онох по?прежнему бродил бы, где?то по печищу, ухмылялся щербатым ртом, приставал к румяным девкам, похвалялся сноровкой перед парнями!
— Егоша… Егоша… — Слабый девчоночий голос нарушил тишину, вернул прежние страхи.
— Настена?
— Беда, Егоша, — быстро зашептала сестра. — Родичи Оноха весь лес обошли, а место, на которое ты указывал, так и не сыскали. Говорят — нет такого.