— Моего тут ничего нет, — не узнавая своего внезапно осипшего голоса, ответил Варяжко. — Коли здесь моя судьба, то ей мной и повелевать! За ней слово!
Щуря блеклые глаза, знахарь приподнялся. Пробежавшая по его лицу темная тень вспыхнула на губах горькой улыбкой:
— Что гнетет тебя? Откуда сомнения в твоем сердце? Откуда тьма в глазах? Коли мучает тебя вина — откройся, и тогда смогу тебе помочь…
Страх сдернул нарочитого с места, вытолкнул вперед. Страх же и крикнул:
— Замолчи!
— Плохо дело, — опечалился знахарь, — но как хочешь. Одно лишь могу посоветовать — поделись своей бедой с тем, кто тебе жизни дороже, — беда меньше станет, вздохнуть сумеешь.
— Поделись со мной! — Варяжко не заметил, как Настена оказалась рядом. Смотрела в глаза, заламывала руки: — Отдай мне свою печаль, отдай тревогу и боль — все возьму, все стерплю, не пожалуюсь!
И столько было в ее голосе ласки и преданности, что Варяжко чуть не кинулся ей в ноги. Ухватился за спасение, притянул Настену к себе, заглянул в широко распахнутые голубые глаза и утонул в них. Обо всем забыл — о князе, о службе, о Выродке. Отныне каждый день только и ждал, когда наступит закат и можно будет пойти к знахареву дому, где его ждали горячие губы и ласковые руки Настены.
— Видать, ведун не только болезнь из тебя выгнал, но и ворожить научил, — шептал он ей.
— Присушила ты меня, без зелья опоила…
Она смеялась в ответ. Верно, потому и были те ночи полны незамутненного счастья, что шелестели ее смехом, грели ее радостью. Одна лишь ночь выдалась не такой, как остальные. В ту ночь Настена не смеялась — слушала. Варяжко сам не ведал, почему решился рассказать ей о болотнике. Просто так вышло — она спросила о Ярополке, а он вдруг начал рассказывать о Выродке. О том, как, вернувшись из Полоцка, застал на Ярополковом дворе незнакомого уного, как тот уный пакостил людям, как подводил под княжий гнев и правых, и виноватых, как выдумал грамоту от Владимира и рассорил братьев так, что один, убоясь другого, подался прочь с родной земли.
Девка слушала внимательно, ни разу не перебила, словечка не вставила. Ее глаза в темноте казались малыми правдивыми огоньками — скажешь хоть слово лжи, и потухнут, перестанут радовать своим светом, оставят наедине с кромешной тьмой.
Варяжко рассказал все и почувствовал, как затуманилась и напряглась Настена. Тоска сменилась тревогой. «Ох, не простит она мне подлого убийства, не забудет — прогонит с глаз долой. Навсегда прогонит», — подумал он и, обняв ее, чуть не закричал:
— Что с тобой?! Скажи, не молчи! Покачав головой она спросила:
— Говоришь, он из Приболотья?
— Верно.
— И звали Онохом?
— Да.
Настена отстранилась, села, обхватила руками колени. Оставляя на белой коже следы?пупырышки, ночной холод прикоснулся к ее обнаженным плечам. Варяжко прикрыл ее своей безрукавкой, и, почти исчезнув в меховых складках, девушка заговорила:
— Ты обо мне ничего не ведаешь, а ведь я родом из Приболотья. Всех там знала. И Оноха тоже.
Она смолкла и, стиснув тонкими пальцами щиколотки, отвернулась. На миг Варяжко увидел ее глаза. Никогда раньше они не были такими — темными, словно море перед грозой. Он закусил губу. Кем приходился Настене Онох? Женихом? Родней? Если да, то как тогда он будет жить, как смотреть ей в глаза?
Настена вздохнула и через силу улыбнулась:
— Один был у нас в Приболотье Онох. Всего один… Выходит, твой болотник — самозванец.
Самозванец? Не понимая, Варяжко выдавил:
— Так, может, это и был ваш Онох? Тот самый?
— Нет. — Настена качнула головой. — Наш Онох умер. Давно уже.
Варяжко чуял, что Настена не лжет, но тогда откуда же пришел болотный парень и зачем назвался чужим именем? Что искал на Ярополковом дворе, чего дожидался?
Словно угадав его мысли, Настена предположила:
— Твой Выродок, верно, родом не из наших мест. У нас такой недолго бы пакостил — мигом его обломали бы. И не стали б, подобно тебе, мучаться. Жизнь — великий дар, ее любить и в себе, и в других надобно, а коли нет этой любви, то и жизни нет. Ты себя не кори — ты уже мертвого убил… Одно худо, что исподтишка…
От ее понимания и сочувствия содеянное зло показалось не таким уж и подлым. Как?никак, а парень выдавал себя не за того, кем был на самом деле. Видать, на его совести лежала не одна смерть и к гнусным делишкам он привык, как к воде. Заслужил своей участи…
Обняв голову повеселевшего Варяжко, Настена прижалась к его груди.
— Что толку сожалеть о сделанном? От сожалений все назад не воротится. Забудь…
Варяжко вырвался из ее теплых рук.
— А тебе приходилось ли забывать? Знаешь, как это делать?
— Знаю, — твердо сказала она. Так твердо, что он вдруг осознал — было на ее душе свое темное пятно, своя беда.
— И ты сумела забыть? Настена поежилась.
— Нет. Но я стараюсь… Очень стараюсь!
А потом поцеловала его в губы и, будто просыпаясь от дурного сна, засмеялась:
— А ты мне в этом помогаешь!
Больше они не говорили о Выродке, но то ли помог откровенный разговор, то ли подсобили нежданно навалившиеся дела, только Варяжко и впрямь стал реже вспоминать о болотном парне.
Тем более, что подходила зима, Ярополка ждал Киев, а свадьбы все не было. Рогволд тянул, ссылаясь то на одно, то на другое, Ярополк нервничал, каждый день порываясь уехать и не умея вырваться из чарующего Рогнединого плена. В дружине судачили, что Рогнеда морочит князя. Кмети Рогволда утверждали, что, по старинному дедовскому обычаю, не жених берет невесту, а она сама должна приехать к жениху, и, мол, именно поэтому надобно подождать следующей осени, а там Рогнеда отправится в Киев. Бабы шептались, будто Рогволд сердит на тайком живущую с Ярополком дочь, и, оттягивая долгожданную свадьбу, всего лишь желает досадить ей, а злые языки болтали, что, положив глаз на оставшиеся бесхозными новгородские земли, полоцкий князь уже задумывается — не встать ли ему выше Ярополка, присоединив их к своим владениям? А если выйдет — к чему ему киевский князь? Тогда он сумеет найти жениха повыгодней…
Конечно, Ярополк мог бы настоять на своем и увезти Рогнеду, но он был великим князем всей Руси, и тому не пристало ссориться с кривичами, а женившись на Рогнеде по взаимному согласию, он сумел бы и так прибрать к рукам трудолюбивых кривичей, а это дело немалое. «Худой мир лучше доброй ссоры», — решил он и согласился ждать, взяв, однако, с Рогволда обещание следующей осенью быть его гостем. Порешив на том, киевляне принялись за сборы. Словно желая смягчить неожиданный отказ, полоцкий князь не скупился на дары, и обоз собирали несколько дней. В эти дни Варяжко разрывался меж любовью и долгом. Нарочитый хотел взять Настену с собой, но просить Ярополка не решался. Верно, так бы и промолчал, но Настена сама решила свою судьбу.