Длиннобородый немного подумал и признал:
— Не ведаю, что это за девка, но она дело говорит. Бросай оружие! — И он опустил свою палицу на землю.
Услышав его слова, остальные новгородцы нехотя побросали оружие. Варяжкины дружинники расступились. Длиннобородый первым прошел меж ними к своему жеребцу, вскочил в седло и, прежде чем хлестнуть лошадь плетью, пронзил Настену синими глазами:
— Запомню, как ты нас почтила и надоумила. Будешь в Новом Городе, спроси Добрыню — привечу как дорогую гостью! Поехали!
Он ухнул, дернул поводья. Взметнулась пыль за лошадьми, и пропали новгородцы, словно и не были.
— Добрыню? — раздался за спиной Варяжко шепот Настены.
Он обернулся, поглядел в ее удивленные глаза:
— Это дядька Владимира. А ты не знала?
Она покачала головой. Варяжко усмехнулся. Вот почему была она столь смела — не ведала, с кем дело имеет, не знала, что говорит с самим боярином Добрыней! Опасливо опустив ладонь на ее склоненную голову, Варяжко пригладил выбившийся из?под кокошника светлый локон:
— Ничего… Ты его не бойся. Он слово держать умеет.
Коли сказал, что всегда тебя приветит, значит, так и сделает, что бы ни случилось.
Он не успел договорить — кто?то бесцеремонно пихнул его сзади. Варяжко дернулся было осадить нахала, но осекся, раскрыв рот. Рогволд не часто выходил из терема, и уж коли выходил, то дрожали все — от нищего лапотника до любого нарочитого.
Рогволд не часто выходил из терема, и уж коли выходил, то дрожали все — от нищего лапотника до любого нарочитого. О полоцком князе болтали многое. Судачили, будто он без меры суров и силен, но сам Рогволд был темен, словно бездонный колодец. Ни с кем не дружил, ни с кем не ссорился и говорил редко — больше слушал да запоминал. И любви в нем было, что в старом полене. Варяжко знал: отдавая Ярополку дочь, Рогволд заботился лишь о своей выгоде. А нынче, нависая над Настеной, полоцкий князь походил на медведя?шатуна, разве что не рычал. «Убьет девку, — мелькнуло в голове Варяжко, — не простит, что сына ключницы с ним равняла!» Невольно он прикрыл Настену плечом.
— Тебя Настеной кличут? — неспешно спросил Рогволд. Совсем не испугавшись, она кивнула. Верно, знахарь заранее заговорил ее от всех исполохов!
— Будешь мне гостьей, а дочери моей — подругой верной и помощницей.
Она вновь склонила голову. Выскочившее из?за облаков солнце пробежало лучом по непослушной светлой прядке ее волос, закипело на них золотыми бликами. Варяжко будто иглой кольнуло в сердце — стало вдруг ясно, что Настена вовсе не нуждается в его опеке, что знахарь был прав — она птица вольная, и, как ни старайся, этой воли у нее не отнять. А он?то размечтался! Мнил стоять за нее стеной, от бед оборонять. Не думал, что болотница проживет и без него… Не хотел верить!
— А за то, что склоку позорную отвела, тебе особый почет, — улыбнулся Настене Рогволд. — Хоть и обидела меня, с Владимиром равняя.
— Я не равняла, князь, — тихо ответила девушка. — Я правду сказывала.
Рогволд выпрямился и, скользнув острыми глазами по бледному девичьему лицу, просветлел:
— Смела ты. И честна. Давно о такой подруге для дочери мечтаю.
Повернулся и пошел в терем. Тихо переговариваясь, разошлись по своим делам и киевские дружинники. Только Варяжко остался стоять посреди двора, мучаясь доселе неведомой болью.
— Прости меня, — Настена робко коснулась его руки. — Не хотела я в спор влезать. За тебя испугалась. Никого у меня не осталось, кроме тебя. Похоронила я свое прошлое…
Раньше она никогда так не говорила. Варяжко насторожился, замер в предчувствии чего?то важного.
— Не знаю, кто тебя в Киеве ждет, и ждет ли, — стискивая на его запястье почти прозрачные пальцы, — продолжала она. — Только помни: я здесь буду жить до осени. Коли не вернешься — по первому снегу уйду в Приболотье. Навсегда.
Варяжко подавил готовый вырваться радостный крик. Настена сама решила ждать его, без просьб, без уговоров, без пустых признаний!
— К родичам? — силясь казаться равнодушным, спросил он.
— Не знаю. — Она покачала головой. — К добрым людям…
— Эй, нарочитый! — высовываясь из дверей дружинной избы, громко выкликнул Потам. — Сколь звать?то тебя? Пора в путь собираться!
Варяжко и сам знал, что нет у него нынче времени на долгие прощания. Назавтра, едва рассветет, следовало отправляться в Киев, а до того еще надобно собраться, перечесть да записать дары кривичей киевской земле, чтобы все было верно и нигде не закралась ошибка…
Взяв Настену за плечи, он уверенно пообещал:
— Приеду по осени. Жди. — И пошел прочь, еле удерживаясь от желания оглянуться, посмотреть еще разок на хрупкую девичью фигурку. Но не обернулся. И на рассвете ее не увидел — не вышла Настена из избы. Может, и верно сделала, что не вышла у всех на виду лить слезы и кричать на весь свет лишь двоим предназначенные слова. Но Варяжко все?таки было жаль, что не увидел ее, хоть и без глядения помнил так, словно она неотступно шла рядом.
В долгой дороге до Киева каждую ночь ему мерещилось, будто, как тогда, в сечене, Настена прижимается к нему теплым комочком.
Киев встретил дружину веселым шумом. Скрипели под колесами телег дощатые мостовые, глазели на молодцов девки, бежали следом озорные мальчишки и низко кланялся княжьему обозу лапотный люд. На реке, ткнувшись носами в береговой песок, стояли рано пришедшие чужие ладьи. Зато в княжьей горнице было тихо. Не долетал сюда ни уличный шум, ни гомон со двора. Ярополк сидел на короткой лавке, читал какие?то грамоты.