— Вот оно, наказание за грехи наши, — с видом стоического спокойствия на лице вещал преподобный Эмерик, вновь обретший дар речи. — Сказано в заповедях: не убий. Но слова Писания — тщета пред волею великих мира сего. Кровь с мечей и стрел ваших — не есть ли это последняя соломинка, преломившая спину верблюду?
Говоря по чести, у меня не было настроения вести философские споры, однако, услышав о верблюде, я невольно улыбнулся. Вряд ли его преосвященству когда?нибудь доводилось вживе видеть это диковинное для здешних широт животное.
— Вот оно, наказание за грехи гордыни. Ибо даже собственные наши судьбы не в нашей власти. Как можем мы, прах от праха, вершить судьбы людские, волю свою выдавая за волю Божью. Молитва! Молитва и покаяние — вот она, защита истинно верующего! Преклоните колена, простите обиды притеснителям вашим, как простил их Сын Божий на кресте, на опаленной солнцем Голгофе! Покайтесь, и вы спасетесь, ибо безмерна милость Господа, и раскаявшийся грешник ему милее сотни праведников. Ибо истинно рек он: «Уверовавшие в меня да спасутся».
Годвин, внимательно слушавший речь его преосвященства, мученически посмотрел на меня, явно памятуя увещевания по поводу Эмерика и все же с великим трудом сдерживая себя, чтобы не наговорить святому отцу богословских дерзостей. Но тут архиепископ остановил коня и возопил на высокой ноте:
— Преклоните колена, дети мои! Милость Божья откроет нам путь из этих чудовищных мест! Словом Его спасемся!
Вынести подобное было не под силу недавнему овидду.
— Почтеннейший Эмерик, — стараясь говорить как можно уважительнее, произнес он. — Поверьте мне, эти места ничуть не более ужасны, чем любой другой уголок Британии. Я бы даже сказал, что много спокойнее, чем все прочие ее части. Что же касательно Божьих слов, то, смею вас уверить, земли Кернунноса внимали словам, обращенным ко многим богам, нимало не меняясь. И ни слова вашего Бога, ни какие?либо иные не откроют путь из Зачарованного леса до той поры, пока он сам не решит выпустить нас. Если желаете, можно остаться здесь. Но двигаться, преклонив колени, абсолютно бессмысленно.
— Что?! Да ты!!! — Эмерик начал возмущенно хватать воздух ртом, пытаясь найти должное клеймо для юного еретика. — Я предам тебя анафеме! Я!.
— Я предам тебя анафеме! Я!.. Я…
— Погодите?погодите. — Лис вклинился между спорщиками, одаривая обе стороны самыми обворожительными улыбками из имевшихся у него в запасе. — У нас, в Трансальпийской Галлии, говорят: заставь дурака богу молиться, он себе лоб расшибет, а не заставь — расшибет кому?нибудь другому, — скороговоркой выпалил он, не давая опомниться слушателям. — Это я к тому, что ежели у нас есть в запасе разные способы выбраться из этой переделки, то почему бы не попытаться использовать их все. Торвальд, я верно говорю?
Спорщики насупились и, отвернувшись друг от друга, продолжали путь в полном молчании, похоже, весьма огорченные тем, что им не дали вцепиться друг другу в вихры.
— «Лис», — я вызвал напарника, — «а ты уверен, что твоя трансальпийская пословица действительно подходит к этому случаю?»
— «Да ну, скажешь! Конечно, больше подходит: шо старе, шо моле — все один дурень. Так, ляпнул наудачу первое, шо пришло со словами «Бог» и «молиться». Но, похоже, сработало».
Дальше мы ехали в молчании, пока солнце не стало клониться к закату, и нам уже со всей определенностью стало понятно, что продолжать поиски в сгущающихся сумерках — затея абсолютно бредовая.
— Костерок надо разложить, — обращаясь то ли ко всем имеющимся слушателям, то ли непосредственно к лесу, проговорил Рейнар.
— Надо, — согласился я. — Вот только… ты заметил, сколько мы едем, вокруг никакого валежника, никаких буреломов. Такое ощущение, что лес кто?то аккуратно почистил.
— Как же, — роясь в памяти, ответил Лис. — А та хреновина с загогулиной, которой Годвин принца глушил, чем тебе не дровеняка?
Щеки Годвина слегка порозовели, и он невольно оглянулся на своего пленника, скачущего вслед за нами лицом к хвосту одной из драбантовских лошадей.
— Видите ли, энц Рейнар, я тогда подумал, что мне нужна такая палка. Представил ее и… — юноша замялся, меряя взглядом разобиженного архиепископа, — она приползла.
— То есть как — приползла?! — удивился Лис.
— Сама.
Объяснение было в высшей мере пространное, но, похоже, добавить к сказанному Годвин мало что мог. Однако заботы о дровах и ветках для лежанок это не отменяло ни в коей мере.
— А, хрен редьки не ширше! — вздохнул Лис, подбрасывая в руке боевой топор. — Я не друид какой?нибудь, дрова приманивать не умею. Придется дедовским способом.
— Вон валежник! Глядите, целая гора! — крикнул Годвин, вытягивая вперед руку.
— Однако! — Я удивленно вскинул брови. — Только что ее там не было.
— Чур меня! Чур! — пробормотал за моей спиной преосвященный Эмерик. — Бесовское наваждение!
— Не беспокойтесь, святой отец, — гордо заверил его мой напарник. — Бесовскому наваждению не жить! Мы его сожжем.
Здесь лапы у елей дрожат на ветру,
Здесь птицы щебечут тревожно.
Живешь в заколдованном диком лесу,
Откуда уйти невозможно!
* * *
Перебор струн тревожил душу, заставляя стар и млад сопереживать герою баллады.