Анжелика уже покусывала свою авторучку, беспокойно водя глазами туда-сюда.
— Ну, хорошо, — сказала она. — Не хотите отвечать. Видимо, у вас свои коммерческие тайны.
— Да, кругом тайны, — вздохнул Донской. — Мне пришлось даже оформить подписку о невыезде за пределы микрорайона. Да еще Григорий Михайлович сидит, слушает, как бы я лишнего не сказал. Как услышит — сразу по губам линейкой бьет, верите?
— Но хоть что-то вы можете сказать? Вы делаете косметические операции? Или протезирование?
— Делаем! Конечно, делаем! И то и другое.
На днях одна юная леди заказала у нас пару стройных деревянных ног. Завтра вот придет на примерку…
— Ну, ясно… — вздохнула девушка, убирая блокнот в сумочку. — Хотела еще один вопрос задать, но видно уж… Хотя вопрос совершенно безобидный — насчет перспектив частной медицины.
— Планы на будущее, что ли? — разошелся Донской. — Да сколько угодно! Сейчас у нас тут группа авторов работает над научно-популярной энциклопедией «Двести пятьдесят веселых способов опорожнения кишечника». Как будет готово, приходите на презентацию. А сейчас, — Донской встал и с сожалением развел руками, — извините, дела.
Девица умчалась, даже толком не попрощавшись.
— Все лезут и лезут, — процедил Донской. — Как медом намазано.
— А мне ее жалко, — ответил Гриша. — Стоило так издеваться? Не проще было просто отказать в разговоре?
— Нет, Гриша, разговор был очень полезным. Мне, знаешь ли, очень хотелось услышать, что о нас знают в городе.
— И что о нас знают?
— Ничего! — безмятежно улыбнулся Донской. — По-прежнему ничего. И это замечательно!
* * *
Полная репродукция тела пациента окончилась к концу июля. То, что техники извлекли из гальванической ванны, могло повергнуть в ужас и религиозного фанатика, и твердого материалиста. Сотрудники клиники, хоть однажды видевшие новое обличье Лукова, в один голос называли его дьяволом.
Фотография, показанная персоналу на том памятном совещании, была лишь тихим предвестием того, что вышло в итоге. Все нечеловеческие черты пациента выпятились, приобрели свой смысл, дополнили друг друга, создав картину одновременно и жуткую, и завораживающую.
Загнутые зубы, шипы, идущие двумя рядами вдоль спины и конечностей, две пары коротких бивней перед большими узкими глазами — все это топорщилось, колыхалось, набирало силу и подвижность, словно сложная машина, которую день за днем настраивает невидимый мастер.
В пятницу вечером Гриша и Донской стояли перед большим зеркальным стеклом и наблюдали за пациентом, спавшим в своей комнате, отведенной в подвале флигеля. Он дрожал во сне. Когтистые пластинки на его груди то расходились, как мехи аккордеона, то собирались в плотный частокол. Четыре пары длинных и очень мощных пальцев конвульсивно сжимались, царапая когтями обивку кушетки.
— Его долго будут еще держать под наркозом? — спросил Гриша.
Донской пожал плечами.
— Это от многого зависит. Во-первых, психика. Как только он приходит в себя — начинается концерт. Сначала осматривает свои руги-ноги-роги, потом начинает хрипеть, выть и носиться кругами по комнате. Если его так оставить — у него просто мозги на ребро встанут.
— Но ведь надо что-то делать?
— Надо. Дождемся, пока он сможет говорить.
— А если не сможет?
— Сможет. Речевой аппарат у него развит, как личность он себя тоже осознает. Это уже проверено.
— Как?
— Доктор Качков с ним поработал. Как-то впорол ему морфина, но не до полной отключки, а на грани. И в некотором смысле побеседовал.
— Надо думать, просто проверил реакции?
— Ну да. А видишь вон те кресты? Действительно, дерматиновая обивка стен была местами процарапана крест-накрест.
— И что это значит?
— Первая реакция на пробуждение. Выл, как мамонт, и окружал себя крестными знамениями. Похоже, он уверен, что он существо из потустороннего мира. Ничего удивительного, у него ведь три класса образования, остальное — зона.
— Дьявол, — пробормотал Гриша, в очередной раз вглядываясь в клыки и шипы. — Красивая легенда. Вернулся с того света в облике дьявола…
— И сам Сатана прикоснулся к нему, и послал в мир живых, дабы сеять смуту, смерть и раздор… — продекламировал Донской. — И теперь вот надо как-то объяснить этому, с позволения сказать, человеку, что он не дьявол, а просто какое-то биологическое отклонение. Как только он начнет что-то говорить — хотя бы «мама мыла раму», — сразу начнем разъяснительную работу и контрпропаганду.
Как только он начнет что-то говорить — хотя бы «мама мыла раму», — сразу начнем разъяснительную работу и контрпропаганду.
— Только что разъяснять, если сами ни черта не знаем?
— Надо подумать… Не хочешь заняться?
— Ну нет. Баюкать свихнувшихся монстров — не мой профиль.
Донской помолчал некоторое время, разглядывая Гришу.
— А ведь я серьезно, — проговорил он наконец. — Тебе бы этим заняться.
-Да чем?
— Реабилитацией пациента.
— Ты издеваешься?
— Ни капли. Ты в этой конторе единственный, кто еще не спился и не свихнулся. Спокойный добродушный человечище, внушаешь доверие, умеешь говорить просто и убедительно. Ну? Что еще надо?
— Ты хочешь, чтоб я вошел к нему в загон и прочитал проповедь?
— Войдя в загон, Гриша, ты войдешь в историю. И не надо проповедей. Просто поговори по-человечески.