— Подождите. Я хотя бы проверю, сможет ли он…
— И проверь. Пока будем ехать — успеешь проверить, — многозначительно сказал Сударев и повесил трубку.
Донской выпил залпом стакан лимонного сока, чтоб взбодриться, после чего поднял по тревоге дежурную смену и велел готовиться к приему гостя. Дело нашлось для всех.
Сам он отправился во флигель и поговорил с Луковым. Тот, оказалось, был вовсе не против встречи с Сударем и даже согласился говорить из барокамеры, чтобы спрятать свою наружность.
Через сорок минут у крыльца просигналила машина. Сударев уже не был таким добродушным, каким его привыкли здесь видеть.
— Что-то ты темнишь, Андреич, — пробормотал он, заходя в освещенный холл. — Да не надо мне твоего кофе, давай к делу.
— Хорошо, Борис Васильевич, — смиренно проговорил Донской. — Только вот что… Пациента я вам не отдам, ему нельзя уходить из-под наблюдения.
— Это еще что за номера?!
— Таковы обстоятельства. Он в очень скверном состоянии.
— А тебе не начхать на его состояние? Кто он тебе — брат, сват?
— Он — мой пациент. Этого достаточно.
— И дальше что?
— Он находится в барокамере. Можете поговорить с ним через переговорное устройство.
— Тьфу ты… Ладно, пусть хоть в параше сидит, лишь бы толк был.
Оба оказались в подвале флигеля перед массивным корпусом барокамеры. Сударев с хмурым видом обошел ее, заглянул в окошки из толстого стекла, но, оказалось, они изнутри заклеены фольгой.
— Ох, темнишь ты, Андреич…
— Можете начинать, — холодно ответил Донской и постучал ногтем по коробочке с красным глазком.
— Здесь, что ли? — Сударев уселся на стул перед переговорником, недовольно озираясь. — Лука, ты здесь?
— Здесь, — прозвучал приглушенный, искаженный динамиком голос.
— Ну, а откуда я знаю, что это Лука?! — взорвался Сударев. — А если ты мне туфту подсунул, Андреич? Ты учти, дела такие идут, что я никому не верю! Никому!
— Мне можешь верить, — донеслось из динамика. — Хочешь докажу? Что тебе напомнить, Сударь? Как ты с двенадцатилетними школьницами на даче развлекаешься? Или…
— Заткнись! — заорал Сударев и замолотил кулаками по глухому металлу. Заткнись, закрой рот, сука!
Он быстро обернулся на Донского, который стал невольным свидетелем разговора.
— Уйди, Андреич! Выйди отсюда, я с ним сам говорить буду.
— Не беспокойтесь, — заверил Донской, покидая помещение. — Я свято храню врачебную тайну.
— Лука, ты что? — зашептал Сударев, оставшись один. — Ты что такое несешь? Рехнулся в этой бочке, да?
— Зачем пришел?
— Ясно; за чем. За деньгами; дорогой мой. Надо бы знать, куда ты их дел, люди волнуются.
— Никаких денег ты от меня не получишь, — прозвучал бесстрастный ответ. Забудь мое имя, я тебе уже не приятель и делами твоими грязными заниматься не стану.
— Что? — У Сударева затряслись щеки. — И это ты мне говоришь? Ты? Да с каких это пор мои дела стали для тебя грязными?
— Они всегда были такими. Зато я стал другой.
Сударев расхохотался, но веселья в его смехе не было.
— Ты… Ты стал другой? — выдавил он. — С чего бы? Книжек честных начитался? А может, и в церковь ходить стал? Да ты же еще в штаны мочился, а уже ворюгой был! Ты читать в тюрьме научился! И мои дела тебе грязные?
— Меня не застыдишь, — все так же холодно и спокойно отвечал голос из динамика. — Я всю жизнь в скромности прожил, а ты только салом обрастал. Я вором стал, чтобы власти этой поганой не служить. А ты готов любой власти зад лизать, только бы кусок перепал. И еще, Сударь, на моих руках крови человеческой нету.
А на свои посмотри… Напомнить, где ты владимирских ребят закопал или. сам помнишь?
— Заткнись! — прошипел Сударев и лихорадочно обернулся, боясь, что его подслушивают. — Чего это ты. Лука, такой храбрый стал да совестливый? Нового хозяина нашел? А я ведь с твоим хозяином быстро разберусь. И бочка эта не поможет, в которой ты прячешься.
— И думать забудь, Сударь! Ты никого здесь не тронешь. А то ведь я не только владимирских пацанов вспомнить могу…
— Заткнись, сука! Запри свою пасть!
— И не ори на меня. Я давно не боюсь тебя, и никакой хозяин мне не нужен. Мне терять нечего.
— Почему же? А может, правду говорят, что у тебя рога и шерсть выросли? То-то на глаза показаться не хочешь…
— Уходи. За свое толстое брюхо можешь не бояться. Я скоро уберусь отсюда, и ты никогда больше про меня не вспомнишь. Все, пошел вон.
Взмокший, трясущийся, красный, он вылетел в коридор, где со скучающим видом прогуливался Донской.
— Уже закончили?
— Андреич, отдай его мне! — зарычал Сударь. — Слышишь, отдай его. Сейчас же! Хочешь, доплачу.
— Что значит «отдай»? — удивился Донской. — Человек — существо свободное, он сам решает, куда идти.
— Андреич, — с угрозой проговорил Сударев, — зубы мне не заговаривай. Я как знал, что дело нечисто. Только не пойму, с чего это вы снюхались? Он тебе денег дал?
— Откуда у него деньги? — усмехнулся Донской. — Да и не все в жизни решают деньги…
Они были уже в холле, возле выхода. Неподалеку расположились в креслах трое экипированных охранников, которые словно напоминали, что на. языке силы здесь договариваться бесполезно. Сударев весь кипел, он готов был взорваться, как паровой котел.