— Совершенно верно, парень. Эта побрякушка — твой медицинский полис. Лучший полис из всех, что есть на планете. Надень его на шею и не снимай никогда. Что бы с тобой ни случилось — попадешь под машину, отравишься водкой или забудешь надеть парашют — мы тебя вытащим. Я дарю тебе вторую жизнь. Но тебе придется ее отработать. Хорошо отработать. Верой и правдой.
— А если я… Если это случится не здесь, а в другом городе, другой стране?
— Пусть это тебя не заботит. Мои люди сделают все — найдут, привезут, даже уладят формальности. А поскольку ты тоже принадлежишь к числу моих людей, то и к тебе могут обратиться за помощью, если кому-то из нас она понадобится. Будь готов к этому днем и ночью. Такой же медальон ношу и я, — Шамановский ткнул себя пальцем в грудь, — и еще половина наших работников. Каждый, кто рассчитывает на помощь, должен уметь оказать ее другому.
— Конечно.
— Запомни кодовое слово — «Феникс». Если тебе позвонит диспетчер и назовется этим словом, ты должен бросать все дела и выполнять то, что скажут. Это очень серьезно.
— Хорошо.
— Ну, и конечно, страховка аннулируется, если ты вдруг… Ты понимаешь, да?
-Да.
— Ну, надевай.
Длина цепочки была специально подобрана так, чтоб медальон открывался, когда его пытаются снять. Полированный металл холодил кожу, чувствовалась его тяжесть.
— А если я его потеряю?
— Думаю, найдем выход из положения. Дело не в этой железке, а в тебе. Можешь на всякий случай носить в кармане и записку с номером телефона. Еще есть вопросы?
Гриша не задумывался — вопрос всплыл сразу же.
— Я могу передать страховку кому-то еще?
— Сначала спроси у себя, захочешь ли ты этого. И не сейчас спроси, а позже, когда привыкнешь к этой безделушке. Ты — парень, конечно, добрый, но… Жизнь у всех одна, а у тебя — две. Рассуди по уму.
— Не помню случая, когда кто-то передавал страховку, — добавил Донской. Чем угодно можно делиться, но не этим.
— Почему же? — проговорил Шамановский. — Если он очень захочет, никто ему не помешает. И я не стану.
— Только не забывай, — сказал Донской, — страховка выдается один раз. Только один, безо всяких исключений.
— Оба свободны, — сказал главный и склонился над бумагами, моментально отключившись от посетителей.
* * *
И снова ему казалось, что это обман, который в самый неожиданный момент может раскрыться. Ловкий фокус, очень правдоподобный, но основанный лишь на маленьком секрете, скрытом в рукаве исполнителя. Думать так было проще и легче, чем считать клинику прибежищем сверхъестественных сил, храмом нечеловеческих возможностей и тайн.
Григорий никак не мог принять мысль, что теперь ему можно ВООБЩЕ НЕ БОЯТЬСЯ СМЕРТИ. «Нет, не может быть, — говорил он себе, — что малоизвестный биолог по фамилии Шамановский взял и отменил основной инстинкт любого живого существа — инстинкт самосохранения. Не может быть, чтобы маленький кусочек металла, висящий на груди, мог защитить от любой опасности — болезни, убийства, катастрофы».
Что-то переменилось в тот момент, когда холодный металл цепочки обнял шею. Не только внутри Григория, но и в мире, окружающем его. Город стал немного другим. Люди все так же струились по улицам, крутили баранки своих машин, готовили ужин в квартирах, включали телевизоры, но все они остались будто позади, словно в каком-то полузабытом черно-белом фильме. Это были обычные люди.
По пути к Светлане Григорий поминутно через рубашку прикасался к медальону. Не было радости, не было торжества и чувства превосходства.
Было лишь какое-то оцепенение. Ощущение победы, достигнутой запрещенным приемом. Тревога, которую может испытывать нищий, найдя на дороге несметные сокровища.
Лишь когда машина подвезла Григория к дому Светланы, он встряхнулся и попытался выкинуть из головы все свои маловразумительные страхи. Он взбежал по лестнице, чувствуя, как радостное волнение, известное каждому человеку, неотвратимо вытесняет из души все мрачное и тревожное.
— Здравствуйте, — сказал Григорий, когда дверь перед ним открылась. Машина у подъезда.
Светлана выглядела очень просто: длинное черное платье, распущенные волосы, из украшений — только тонкая цепочка и серебряное колечко. Однако эта простота давала девушке столько красоты и грации, сколько не способны дать самые роскошные и вычурные наряды, самые дорогие украшения. Это была ее собственная красота, которую не перебивала ни одежда, ни косметика.
— Я почти готова, — сказала она, пропуская гостя в квартиру.
Григорий, хотя и чувствовал себя несколько скованным, не отводил от Светланы глаза, пока она стояла у зеркала и что-то совершенствовала в своем макияже.
— У нас есть еще минут десять? — спросила она с немного виноватой интонацией.
— У нас есть столько, сколько вам нужно.
— Просто сейчас придет Катя — моя подруга. Я попросила ее посидеть с ребенком. Дождемся?
— Обязательно, — сказал Григорий, присаживаясь на табурет в прихожей.
— Может, пока чаю?
— Нет-нет, спасибо.
В воздухе стоял тот запах, который всегда сопровождает подготовку к празднику. Пахло кожей «парадных» туфелек, извлеченных из шкафа, пахло разогретым утюгом, духами, а еще подгоревшим молоком, за которым, конечно, хозяйка в спешке не уследила.