— И все равно не успеешь. Я поговорю с главным, и тебя перевезут в наш центр. Можешь стать кладовщиком, если хочешь, суть не в этом. Я с тебя глаз не спущу. Если будешь пить в одиночку — вправлю торпеду. И нытье твое я там слушать не собираюсь.
— Суров ты не по годам,- усмехнулся Донской.
— Суров или не суров, а слов на ветер, кажется, никогда не бросал.
В эту минуту откуда-то материализовался незнакомый сотрудник базы и тихонько напомнил Донскому насчет каких-то процедур.
— Прощай, Гриша, — сказал тот, разворачивая свою тележку. — Поехал я твердости духа набираться. Привет девчонкам. Надеюсь, ты не пошутил насчет должности кладовщика…
«Слишком легко мне было, стоя на здоровых крепких ногах, спорить с ним калекой, — подумал Григорий, глядя, как катится прочь тележка, подскакивая на ямках. — А что поделаешь? Жалости он не потерпит. Надо ставить парня на ноги хотя бы морально. Будет чем заняться в ближайшие месяцы и годы. А иначе, какие же мы непобедимые?»
* * *
Большое добродушное море тихо шевелилось у подножия скалы, незаметно и неотвратимо перемалывая ее в песок. На вершине было спокойно — сюда почти не долетал детский визг, музыка и рев водных мотоциклов с пляжа.
Григорий лежал на самом краю и перебирал в пальцах цепочку с блестящим жетоном, истинную цену которого знали только посвященные.
«Вот передо мною море, — думал он. — Самое сильное и самое мудрое существо на планете. Какое ему до меня дело? Вот брошусь сейчас в него, а оно вздохнет и вытолкнет наружу. Или проглотит? Но зачем меня глотать — эдакую крупинку? А зачем жалеть?»
Живой чистый ветерок шевелил травинки, уцепившиеся за камень маленькими упрямыми корнями. Все здесь было просто и разумно устроено. Здесь было трудно думать о том, что кого-то сейчас сводит с ума боль, кто-то смотрит на другого через прицел, кто-то добровольно делает шаг в пустоту с крыши многоэтажки… Как все это нелепо. Отчего люди не могут жить так же просто и разумно, как эти травинки на скале?
Григорий вытянул руку и разжал пальцы. Блестящая безделушка скользнула в воду, серебристо блеснула в ней и затерялась в зеленой глубине.
Григорий оторвался от горячей скалы и спустился к берегу, где были Пашка и Светлана.
— О чем ты сейчас думаешь? — спросил он.
— Ни о чем, — улыбнулась Светлана, не открывая глаз. — Наконец-то я ни о чем не думаю.
— Разве это возможно?
— Невозможно не думать. А думать ни о чем — можно.
— Научи меня.
— Ложись рядом. Теперь смотри, как волны бегут к нам. Смотри, смотри… Чувствуешь?
— Да, — сказал Григорий через минуту. — Да, спасибо.
Он и на самом деле ни о чем сейчас не думал. Он видел только зеленые пенистые гребни, которые бесконечной чередой шли из дальней дали, чтобы исчезнуть у кромки берега.
Ни одна из волн не была похожа на другую, каждая была неповторима. Они рождались далеко в море, отправлялись в предначертанный им путь и с величавым достоинством встречали его завершение.
А где-то в глубине старый заросший зеленью краб неуверенно трогал клешней блестящий медальон, проверяя, нет ли в нем какого-то прока. Краб не мог разгадать смысла таинственных символов, бегущих по полированной поверхности: «ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ ГАРАНТИРУЕТСЯ КАЖДОМУ, КТО В СЛУЧАЕ МОЕЙ СМЕРТИ…»
Все остальное уже погрузилось в зыбкий донный песок.