— Неплохо. И много уже таких центров? Если не секрет.
— Ну… вообще-то, секрет.
— Хорошо, а когда намечен очередной переезд?
— Думаю, годик-другой мы еще сможем спокойно здесь работать. Пока не начались неприятности. А дальше… Может, Сибирь, или Азия, или Украина. Поедешь с нами на Украину? Поехали, повеселимся. Купишь себе белый «Мерседес», сделаешь на нем розовые прожилки, чтоб за своего сходить… Что там такое?
Впереди была пробка. На дороге оказалось слишком много машин даже для этого беспокойного времени суток. Непроницаемая масса — гудящая, исторгающая выхлопы, нетерпеливо рвущаяся дальше — загородила путь.
— Что там? — спросил Донской, высунувшись из окна.
— Пешехода сшибли, — ответили из стоящего рядом микроавтобуса. — Мужчина с мальчиком шел, и вот…
Григорий вышел из машины и приподнялся на цыпочки. Впереди мигали маяки милицейских машин, толпился народ. Григорий сразу заметил серый «УАЗ» сто пятой бригады. Сто пятую бригаду знал в городе каждый врач. Это была труповозка.
— Садись. Надо в объезд, пока нас сзади не поджали, — сказал Донской.
Гриша вернулся в машину и сел, плотно сцепив руки. Донской чертыхался, пытаясь развернуться и при этом не разодрать бока себе и соседям. Наконец ему удалось уйти с дороги в переулок.
— Что с тобой? — спросил он, заметив, как напряжен Григорий. — Нервишки? А я думал, ты привычный.
— Привычный, — тихо подтвердил Гриша. — Был привычный. И думал проще: одному судьба жить, другому — умирать. Одному везет, другому… А дело оказалось не в судьбе, а в этой штуке, — он ткнул пальцем в грудь, где висел медальон.
— Извини, не очень понял, — Донской прищурился. — Ты расстроился, что у пешехода не оказалось страховки? Ну, отдай ему свою — ты же собирался.
— Толку-то… Одному отдашь, к вечеру еще пять других наберется. Сто пятая бригада реже пяти раз в день не выезжает.
— А, ну тогда не судьба. Ты плохого не подумай, мне, конечно, человека жаль, но ведь не я его сбил.
— Андрей, ты видел, как его вперед ногами в машину заносили? А как мальчика подальше уводили? А как прохожие плакали, видел? И только мы одни там знали, что его можно вернуть. Можно!
— Разве? А по-моему, нельзя. Кто оплатит?
— Вот в том и дело. Я такое увидел только с вами: у человека нет денег, поэтому он умрет.
— Эх, Гриша, Гриша… — с досадой вздохнул Донской. — Миллионы людей умерли именно от того, что у них нет денег. Ты ведь уже не в «Скорой помощи». Я согласен, это печально, что человек погиб. Я бы с большой радостью ему помог. Но кто оплатит? «Золотой родник» за свой счет может сделать четыре-пять репродукций — сам говоришь, это только на один день. А дальше? Прости, не понимаю, чем ты недоволен.
— Я всем доволен. И тоже умею считать. Мне трудно принять сам факт, что мы оказываем услуги лишь бандитам и разным воротилам. Испокон веков богатые и бедные были равны перед смертью, но теперь и в этом можно получить привилегии.
— Так это хорошо, что хоть кто-то может получить привилегии перед смертью! А вообще-то, Гриша, твое негодование запоздало. Его бы употребить, когда еще первобытные колдуны получали за свои лечебные ритуалы бананы и отбивные из мамонта.
Тебя послушать — так врач вообще не должен получать деньги за работу.
— Я этого не говорил…
— Нет, именно это ты и говорил. Жизнь давно уже продается чуть ли не на развес, разве ты не заметил? Если у тебя есть деньги — тебе сделают дорогую операцию, а нет — ты умрешь. Что, не так?
— Далеко не всегда так. Хочу напомнить, в мире еще существует бесплатная медицина.
— Да что ты! А почему же тогда пишут объявления в газеты: «Умирает ребенок, помогите деньгами»?
— Это совсем не то!
— Это именно то! Наша работа — просто медицинская услуга, не более. Пускай это самая сложная и дорогая услуга, тем не менее в ней тоже все решают не наши желание, а препараты и технологии. Дорогие технологии, заметь. У человека отказало тело — мы продаем ему новое. И все! Если мы отдадим технологию государству или страховым фондам, репродукция не станет бесплатной. Кишка тонка у любого государства дарить своим гражданам новое тело. А что деньги есть только у бандитов и воротил — так это не наша вина.
— И все-таки, Андрей, — с горечью проговорил Гриша, — сбитого пешехода любящие и плачущие родственники заколотят в ящик. А отморозок, которому за дело вышибли мозги, вернется к жене и детям. Потому что заплатили, а не потому, что больше его любят.
— Да никто никого не любит, — процедил Донской. — Неужели ты еще не понял? Нет там никакой любви, одни цифры. Видел у нас мальчика, к которому женщина приходит? Тоже, кстати, попал под машину. Но это единственный случай, когда заплатили из-за любви. За остальных платят потому, что на них висят большие деньги. Основная часть наших клиентов выйдет из клиники, чтобы подписать чек, или закончить какие-то дела, или показаться на собрании акционеров.
— Цифры, — повторил Григорий. — Знаешь, довольно трудно в это поверить. Ты хочешь сказать, что родственники умершего или погибшего первым делом считают, сколько на нем висит?
— Нет, — усмехнулся Донской. — Первым делом они слезы льют в три ручья, пачками денег трясут — помогите ради бога. А пройдет денек-другой, и тут иная музыка начинается. Мол, погорячились, нет у нас таких денег, очень жаль… Я лично убедился, хоть ты и не веришь: если человек действительно по макушку обложен деньгами, то его смерть — это прежде всего финансовое событие. И безутешные родственники очень быстро вытирают слезы и берутся за калькулятор. Не сомневайся, им есть чем подсластить горечь утраты.