Кича бил уползающего человека в спину и никак не мог пробить ребра. Тогда он рывком перевернул его и несколько раз окунул клинок в мягкий дергающийся живот.
Дубровин наконец начал умирать. Рот беззвучно открывался и закрывался, руки дергались в судорогах. Глаза затягивала матовая пелена.
Вскоре он перестал дышать.
Кича обвел туалетную комнату взглядом — все было забрызгано кровью, как на бойне. Хотелось скорей сорвать окровавленную спецовку, под ней была чистая одежда. Он решил все же подстраховаться. Подошел к лежащему человеку, приставил нож к левой стороне груди и навалился на рукоятку всем своим весом.
И тут покойник ожил. Он захрипел и выставил вперед руки, будто надеялся защититься, однако лезвие уже достало сердце. Дубровин умер, теперь уже окончательно.
Кича стащил с себя промокшее от крови тряпье, вытер алые капли с лица, помыл руки. Он не стал только отклеивать усы — нужно было еще выбираться из здания.
Никто не помешал ему добраться до дома. И там наконец навалился тяжелый беспросветный ужас. Кича страдал невыразимо, это длилось две недели. Его мучили разные страхи, он закрывал уши руками, когда слышал шаги на лестнице. Казалось, что он все-таки не добил Дубровина и тот скоро придет, чтобы подвергнуть его такой же мучительной смерти.
Еще он боялся, что сам Мустафа подошлет убийц, чтоб избавиться от свидетеля. И что быки-охранники в темных очках разыщут его, ворвутся в квартиру и разорвут на части.
Постепенно это ушло. Мустафа успокоил Кичу. Он избавил его от долга и поставил курировать небольшой район, спокойный и стабильно доходный. Еще несколько месяцев Кича прислушивался к разговорам, желая узнать, как откликнулся город на убийство в институтском туалете.
Но город молчал. Видать, действительно мелкой сошкой был тот старьевщик, хотя берег себя как зеницу ока.
Кича надеялся, время стерло все чувства, мучения, которые пришлось испытать в залитом кровью туалете и позже, дома. Казалось, и сам черт не брат, и море по колено. Появилось даже некое гордое осознание, что испытание кровью сделало Кичу железным бригадиром.
Но стоило только задуматься, провести несколько минут с воспоминаниями годичной давности, как в груди расползалось ледяное пятно.
Мустафа слишком жестоко подшутил сегодня над Кичей. Но Кича не знал, что в скором будущем сама судьба подшутит над ним еще более жестоко.
* * *
Была пятница, вечер, и в клинике почти никого не осталось. Только дежурная смена торопливо ужинала в конференц-зале, да тройка охранников галдела в холле, обсуждая, куда им поехать выпить пива.
Григорий тоже уходил домой, когда у дверей его перехватил Донской. Как обычно, к вечеру он был уставший и сердитый.
— Торопишься куда-нибудь? — спросил он.
— Торопишься куда-нибудь? — спросил он.
— Вроде нет, — пожал плечами Гриша. — А что, есть неотложные дела?
— Очень неотложные и необыкновенно важные! Выпить со мной водки.
— В честь чего? — на всякий случай поинтересовался Григорий.
— В честь того, что этот проклятый день наконец кончился. Ну, как?
— Повод достойный, — согласился Григорий.
— Сейчас доставят ужин из кафе, — сообщил Донской, когда они расселись в креслах его кабинета и включили телевизор. — Можем пока малость размяться. Что будешь — джин, коньяк?
— Ты говорил насчет водки…
— Грамотный подход, — одобрил Донской, открывая шкафчик. — Ты точно никуда не торопишься?
— Будь спокоен.
— Какой-то профессор говорил, что пятьдесят грамм водки перед едой — очень полезно, — сообщил Донской, наполняя крохотные рюмочки. — Ты знаешь об этом?
— Мне ли не знать? Только не профессор, а академик. И не перед едой, а после. Фамилию вот не помню…
— Пятьдесят грамм — это он, конечно, поскромничал, на свой возраст посчитал. Сто пятьдесят — еще куда ни шло… А поскольку последнюю неделю я вообще спиртного в рот не брал, то сегодня восполню ущерб здоровью.
— Ты какой-то сам не свой, — заметил Григорий. — Что, проблемы?
— Ну, проблемы у нас каждый день… Главная из них — переизбыток подлецов на планете, а в нашей стране особенно. У России две беды — дураки и подлецы, знаешь?
— Я слышал — дураки и туалеты.
— Нет, Гриша, дураки и подлецы. Туалеты, дороги и многое другое — это только следствие. Пей давай.
Некоторое время они сидели молча, глядя в телевизор.
— Говорят, ты спас прекрасную незнакомку из рук злодея? — ожил наконец Донской.
— Не совсем незнакомку. Это та девушка, которую мы подвозили. Помнишь?
— О-о! Надо же, как тесен мир… Гриша, это, наверно, судьба. Теперь ты, как спаситель, просто обязан увезти ее на белом коне. Записал телефончик-то?
— Да, она оставила на всякий случай. Кстати, чем все кончилось?
— Ты еще не знаешь?
— Не спрашивал, как-то все некогда… Главное — кончилось.
— Ну, побеседовали мы с этим Гансом. От души раскаялся и дал честное пионерское слово, что больше так не будет.
— Он в самом деле фотографировал?
— Не знаю, аппарата при нем не нашли… Но вообще, он планировал с нами дела иметь, деньги получать, под своей «крышей» держать. Хотя сам — пустое место, мелочь. Ребята, конечно, объяснили ему, что перспектив на этот счет никаких. Он долго прощения просил, хотя и затаил злобинку. В любом случае тебе волноваться незачем, а прочие вопросы мы сами решим…