— Как он? — спросил Гриша. — Что врачи говорят?
— А ты, врач, что бы сказал? Кранты ему, Гриша. Опухоль неоперабельная, а то давно бы ее выдернули…
— Как, совсем кранты? — растерянно проговорил Григорий.
— Ну, не совсем… Бирочка-то на шее болтается. Значит, Шаман его поднимет.
Он помолчал немного и добавил:
— Из гроба.
Напоминание о страховке Григория ни капли не обнадежило. Слова словно разбились о непреодолимый и окончательный факт — Андрей умирает. И в этот миг вдруг показалось, что вся клиника со своими филиалами, вся система Шамановского — жуткое извращение, надругательство над умершими, продуцирование ходячих кукол из человеческих останков.
Григорий невольно сжимал кулаки, в глазах все еще было темно. «Все будет хорошо, — говорил он себе. — Его восстановят. Его очень хорошо восстановят. Шамановский к нему относится, как к сыну. Мы еще встретимся…»
Но мысли текли, как вода сквозь пальцы, не принося облегчения. Небо медленно светлело, городские улицы сменяли друг друга, изредка блестели фары встречных машин. Мир был по-утреннему холодным и черно-белым. И лицо сидящего рядом Павлова казалось неживым, нарисованным.
Григорий невольно пытался увидеть себя на месте Андрея. Что он чувствовал все эти месяцы или годы? Смотрел на полумертвецов, непрерывной чередой выходящих из вонючих ванн, ковыляющих на своих костылях, кричащих по ночам от немыслимых кошмаров, гниющих заживо от бесчисленных болячек, -и осознавал, что сам вскоре станет одним из них.
Как он, должно быть, ненавидел Шамановского за этот порочный второй шанс жизни и как цеплялся за него, боясь потерять! Как мучился в рабстве у своей горькой надежды.
Нет сомнений, что его внутренний мир восставал против черной мистерии, творящейся в подвалах Шамановского.
Теперь Григорий понял и это, вспомнив прежние загадочные речи товарища. Но когда смерть день за днем подкрадывается к тебе, смиришься с чем угодно. И других будешь обращать в эту веру.
— У тебя есть страховка? — спросил Григорий у Павлова.
— Есть. А что? — Он усмехнулся: — Боишься, что ли?
— Да, — сказал Гриша. — Боюсь.
* * *
Все то время, которое Ганс провел в запертом сарае, у него было лишь одно занятие — выглядывать в узкое окно и обозревать рабочий дворик. Картины эти, правда, его не увлекали. То и дело приезжали машины, появлялись какие-то люди, иногда собирались в кучки и разговаривали, крутя на пальцах ключи. Потом уходили, снова приходили, уезжали. Мерная и однообразная жизнь делового муравейника…
Первые часы Ганса ничуть не тяготило, что он сидит под замком. Здесь было безопасно. Ганс сейчас подсознательно боялся внешнего мира, где светило солнце и жили тысячи людей. Казалось, там поселилась невидимая и вездесущая опасность с тысячей рук и миллионом глаз. Прошло не так много времени с той поры, как в ночном лесу Ганс разнес голову бригадиру, но за это время его психика успела дать легкий крен.
Гансу помогла бы сейчас теплая компания, где водка льется рекой, а веселые голоса и женский смех заглушают все то черное, удушливое и липкое, что ползет изнутри. Или, напротив, тихое место подальше от города, где живут совсем другие люди, и им нет дела до тех проблем, в которых Ганс увяз по самые уши.
Но вместо этого был пустой жаркий сарай, узенькое окно, чужие люди, приезжавшие и уезжавшие, занимавшиеся только собственным благополучием.
Ганс не подумал ничего худого, когда в его келью вдруг зашел Саламбеков, шурша пятнистыми штанами. Но уже через минуту его разобрало беспокойство гость вел себя как-то странно, двусмысленно.
— Паришься? — спросил Саламбеков, показывая большие желтоватые зубы в расщелине узкого рта.
Ганс стоял в центре помещения, беспокойно перебирая руками. Саламбеков обошел его вокруг, рассматривая. Он двигался медленно, расслабленно, опустив плечи и не шевеля руками.
— Ты, что ли, сопляк, решил Луку запродать за сто пятьдесят косых?
Ганс хотел возразить, но Саламбеков снова заговорил:
— Охренеть можно… Какой-то баклан продает авторитета, как черепаху. Ну, и где он, твой Лука?
— Я говорил уже, — настороженно ответил Ганс, следя глазами за собеседником. Тот все ходил и ходил вокруг, словно охаживал боксерскую грушу, примеряясь для удара. Штаны шелестели в такт шагам и играли пятнами.
— Говорил, — ухмыльнулся Саламбеков. — Ты хоть понял, что ты нам теперь должен?
Ганс судорожно сглотнул. Он никак не ожидал таких заявлений.
— Что должен.?
-А то! Нагнал тут волны, нагородил невес чего, а потом — драпать. Зачем командира-то своего уделал, а?
— Это не я… — едва слышно проговорил Ганс.
— Ну, попал ты, чувак, ну попал!.. Как будешь выплывать, а?
Гансу оставалось только помалкивать.
— Ладно уж, не плачь. Дадим тебе, дураку, выплыть, поможем. Только вот какое дело… Луку ты должен подогнать, как и обещал. Тогда будет разговор.
— Как? — упавшим голосом выдавил Ганс.
— Не знаю, как, — развел руками Саламбеков. — Ты обещал, значит, как-то мог. Ты, наверно, умный очень, если хотел сам все делать. А мы, дураки, тебе только денежки выкладываем, да?
— Я не знаю, как, — униженно пробормотал Ганс. — Я не сделаю один…
— Э-э, вот видишь? Ничего ты, щенок, без нас не можешь. А говорил, я знаю, я могу, я денег хочу… И снова Гансу нечего было ответить.