Он сдержал досаду. Главное — дело сделано, доллары и золото не обратятся в смертельный порошок.
Ночью он снова был на свалке, где уже чувствовал себя свободно, как дома.
Ночью он снова был на свалке, где уже чувствовал себя свободно, как дома. Никто здесь не мог грозить ему — ни зверь, ни человек. Луков нашел себе сухого хлеба, потом полбатона тухловатой колбасы, подкрепился. Некоторое время он развлекался, совершая в темноте огромные прыжки с кучи на кучу. Потом безо всякого труда выловил одну за другой двух крыс, но тут же их отпустил.
Наконец он закопался в теплую кучу ветоши, пахнущей машинным маслом, и замер. Он не спал. Он почему-то теперь вообще не мог спать. Тело было расслаблено, голова — свободна от всяких мыслей, однако уши, глаза, нос — все это действовало. Луков слушал окружающий мир, выделяя попеременно каждую из его мелодий.
Где-то натруженно гудел грузовик, переваливаясь на вмятинах грунтовой дороги. Лаяли собаки в отдаленном поселке. Гудели провода. На окраинах свалки, где разбили свои стойбища старатели мусорных куч, слышались голоса.
И тут Луков насторожился. Новый необычный звук вплелся в мерный ночной ансамбль. Показалось, что плачет ребенок, причем совсем рядом…
В окрестностях свалки жили несколько детей вместе со своими родителями-помойщиками. И они тоже иногда плакали, но совсем не так. Сейчас он слышал плач жалобный, испуганный, нежный, похожий на мяуканье заблудившегося котенка.
Луков стряхнул с себя тряпки и поднялся на вершину кучи. Он затих, перестав чувствовать тело, закрыл глаза. Теперь он словно бы плыл в черной бездне, где не было почти ничего — только он сам и этот жалобный плач неподалеку.
Он встряхнулся, чтобы разогреть расслабленные мышцы, и помчался на звук. Он пролетал за один прыжок по четыре-пять метров, ноги чутко находили опору и распрямлялись для нового прыжка. В ушах свистел ветер.
Наконец он увидел: среди берез горел костер, рядом сидели два захмелевших мужика, одетых в рванину. На расстеленных газетах пестрели упаковки каких-то закусок, лежала пустая бутылка. Свет костра выхватывал из темноты угол старого автомобильного фургона, залатанного в нескольких местах фанерой.
— Чего-то меня рыгать потянуло от этой шоколадной пасты, — проговорил один из мужиков. — Лучше бы кильку открыли.
— Дай сюда, отнесу этому писюну, — отозвался второй.
— Да не буди его! Опять щас заорет…
— Он по-любому заорет.
Мужик подхватил с газеты пластиковую баночку и, пошатываясь, побрел к фургону. И в самом деле, через мгновение снова послышался детский плач.
— Я к маме хочу!.. К маме хочу! — захлебываясь от испуга и обиды, повторял какой-то малыш.
— Заткнись, паскудник, щас шею сверну! — прошипел мужик из фургона.
Через минуту он вернулся, плюхнувшись на место. Банка полетела в костер.
— Не жрет, вонючка. Как бы не сбег… В фургоне продолжал скулить невидимый малыш.
Луков ни минуты не сомневался в том, что ему сейчас предстоит сделать. Он беззвучно подобрался к костру. До обоих бродяг оставалось три-четыре шага, но они ничего не слышали и не видели, огонь слепил им глаза. И они не чувствовали, как умел это Луков.
Теперь оставалось самое простое. Луков вздыбил свои колючки и с хриплым рыком выпрыгнул на освещенный участок травы.
Более ничего не понадобилось. Оба мужика одновременно закричали, вскочили и грохнулись, запутавшись друг у друга в ногах. Один вскочил и метнулся в темноту, но налетел на ствол березы, звучно влепившись в него головой. Второй перекувырнулся и оказался прямо в костре. Брызнули искры, мужик закричал еще громче и пополз по траве, судорожно отталкиваясь ногами.
Луков подскочил, захлестнул свой хвост на его шее и рывком поднял на ноги. И затем несильно поддал в спину ногой, стараясь не повредить когтями. Бродяга с треском рванул через кусты, громко всхлипывая и охая.
Стало тихо. И малыш в фургоне тоже замолчал, испугавшись жутких воплей. Луков подобрался к двери, но не спешил открывать ее.
— Эй! — позвал он, стараясь, чтоб голос звучал мягче. — Ты слышишь меня?
Все же голос у него был отвратительный.
— Ты слышишь меня?
Все же голос у него был отвратительный. Грубый, хриплый… Любой испугался бы. В фургоне раздался шорох. Потом дрожащий мальчишеский голос произнес:
— Кто там?
— Не бойся, они убежали, — ответил Луков. — Я отведу тебя к маме.
— Кто там?! — почти закричал мальчик. Луков мучительно думал, как ему выпутаться. Если сейчас предстать перед ребенком, у него, конечно, случится истерика, еще похлеще, чем у обоих алкашей. На всю жизнь останется неврастеником. Хотя, говорят, дети более легко принимают необычное и даже страшное…
— Не бойся меня, — прохрипел Луков. — Я добрый. У меня большие зубы и острые когти, но я добрый. Я — сказочный говорящий пес.
— Говорящих не бывает, — ответил малыш через несколько секунд. Голос был недоверчивым, но уже более спокойным.
— Обещай, что не испугаешься меня. И мы с тобой быстро-быстро побежим к твоей маме. Это она попросила тебя найти. Ты мне веришь?
Малыш не ответил. Дверца фургона скрипнула и чуть приоткрылась. Луков молниеносно спрятал колючки и прижался к земле, чтобы казаться меньше. Голову он опустил, пряча длинную пасть.