Он открыл глаза и вдруг увидел, что в дверях стоит Шамановский. Сразу бросилось в глаза, как покорежило его время. Прошел всего год, а у главного появилась уже и седина, и сутулость, и какой-то надлом в чертах лица…
Так бывает с людьми, которые всю жизнь спешат, рвутся вперед, работают на пределе сил, а потом вдруг все резко бросают. И тогда уже время спокойно за какие-то несколько месяцев разделывается с ними.
Впрочем, в чем-то облик Шамановского изменился в лучшую сторону. Он стал более спокойным, ухоженным, немного раздобревшим. Вечно всклокоченные волосы теперь были тщательно зачесаны, грязный рабочий фартук сменился на мягкий спортивный костюм. Но все равно, из самой глубины его глаз пробивались через крошечную трещинку усталость и разочарованность.
Григорий поспешно поднялся.
— Здравствуй, здравствуй, — главный протянул руку и рассеянно улыбнулся. Работенку нам при вез, да?
— Привез.
— А я вот зашел на тебя посмотреть, поинтересоваться, как у вас там дела. Да ты, я гляжу, никак не проснешься?
— Нет, почему?..
— Ладно, ладно. Иди завтракай, а потом уж… Ты не торопишься?
— Ну, как сказать… — впрочем, Гриша понял, что сегодня торопиться уже нет смысла.
— Наши с тобой повидаться хотели. И Соломонов, и Павлов, и другие. Как позавтракаешь, поговорим, — и он ушел, похожий на усталого, добродушного отставного генерала-помещика.
Под утренним солнцем, пробившимся сквозь высокие кроны, место имело совсем другой, нежели вчера, вид. Здесь стало светло, довольно многолюдно, где-то тарахтел насос, из кухни шел насыщенный аромат, по которому легко было найти дорогу к столовой.
После завтрака Гриша побродил по дорожкам, встретил нескольких знакомых из прежнего состава «Золотого родника», с некоторыми остановился поболтать.
Он хотел поскорее выехать домой, ему не нравилось здесь. Резервная база была похожа на символический, не очень точный памятник прошлому. Но просто так уехать было нельзя: главный хотел выяснить, как идут дела в филиале, не нужно ли помочь деньгами, кадрами…
Присев на скамейку, стоящую в отдалении от корпусов и оживленных дорожек, Григорий начал наблюдать за повседневной жизнью базы и высматривать других знакомых. Не прошло и трех минут, как его окликнул давно знакомый голос:
— Что, Гриша, впитываешь силы природы? Гриша обернулся и сначала даже не понял, что за человек находится перед его глазами — худой, остриженный наголо, одетый в голубой махровый халат.
Он сидел в электроколяске, положив руку на джойстик, и с печальной усмешкой следил, как у Григория вытягивается от удивления лицо.
-Андрей?!
— Что ты, что ты… — с досадой пробормотал Донской. — Сядь, не пугайся. Неужели я такой страшный?
— Ты уже… Я не ожидал, что ты…
— Что я уже вылупился? — помог Донской.
— Я не думал, что увижу тебя здесь.
— Я и сам не думал, что себя увижу. А ты как будто и не рад…
— Андрей… — Григорий все смотрел и смотрел на него, он и в самом деле не знал, радоваться ему или ужасаться.
— Ну, что завис? Скажи, что страшно рад. Спроси, как я себя чувствую…
— Считай, что спросил.
— Чувствую я себя гораздо лучше, чем выгляжу. Лечат, вытягивают. Ну, рассказывать-то, в общем, и нечего. Я после воскрешения ничего и не видел, кроме этого забора. Лучше ты расскажи.
— Я только в последний день узнал, что у тебя настолько плохи были дела, проговорил Гриша, словно оправдываясь. — Почему ты ничего не говорил мне?
Донской уставился в землю и заговорил лишь после продолжительной паузы:
— А зачем рассказывать? Чтоб ты надо мной вздыхал и жалел, чтоб по головке гладил? Любая смертельная болезнь заразительна, Гриша. От обреченных шарахаются — чтобы, не дай бог, тень тоски нашей смертной никому жизнь не отравила. Это уже проверено — и как друзья уходят с грустными вздохами, и как девушки себе новых друзей заводят. Да разве бы мы с тобой веселились так славно, если б ты знал, что у меня в голове шишка растет?
— А почему нет?
— А потому, Гриша, что ты бы смотрел на меня грустными коровьими глазами и только бы думал: как лишнего не сказать, как чего не намекнуть, как не обидеть ненароком.
— А ты чего хотел?
— А я пожить хотел! Как нормальный мужик, а не как заживо отпетый. Чтоб не вздыхали у меня за спиной… Ладно, хватит об этом. Что тебе еще рассказать? Смерть моя была приятной и романтичной. Доктора наркотиков не жалели…
— Нет, об этом тоже не надо, — остановил его Гриша. — Рассказывай, что сейчас. Что болит, чем лечат…
— Да что болит… Ну, почки чуть барахлят, пью какую-то бурду пять раз в день… Да ерунда это все, мелочи и недоразумения. — Донской наморщил лоб и перевел дыхание. — Ноги не ходят — вот что самое гадкое. Какая-то гормональная анемия на фоне… Черт их разберет, все эти болячки.
— А в перспективе?
— Знать бы перспективу,. — горько вздохнул Донской, — я бы уже учителя танцев себе искал.
Он замолчал, глядя куда-то мимо Григория. Тот испытал вдруг глупое и противное чувство — неловкость за свою силу и здоровье, за то, что стоит на своих ногах перед человеком в инвалидной коляске.
— Перспектива… — пробормотал Донской. — Какая мне теперь перспектива? Что я такое, на что я годен — я и сам не знаю. Главный говорит: окрепнешь и пойдешь управляющим в какой-нибудь наш филиал. — Донской сухо рассмеялся. Представляешь: приходит клиент за здоровьем, а навстречу ему я выезжаю управляющий, олицетворение здоровья и хорошего настроения. Живая реклама! Обожди-ка…