— С грачей деньги пока не собрали, они неделю уже не работают, — слышалось бормотание Кичи. — Мини-рынок новый сегодня смотрели. Там пока никто не объявился, но половина палаток — филиалы. Завтра пустим молодняк по лоткам, поглядим, что получится. «Эльдорадо» ничего не заплатило и, наверно, не будет. Они вроде закрываются…
— Пусть платят — потом закрываются, — отвечал Мустафа. — Иначе мы их так закроем… Что с академиком?
— Ребята договорились полякам его продать.
— А немцы?
— Немцы боятся делать по-черному. Они хотят провести это через кадровое агентство, больше на налогах потеряем.
— Хорошо, действуйте сами. Но, если прогадаете, пожалеешь. А что там с авторынком?
— Просят подождать еще недельку. Предлагали машинами расплатиться, но на кой хрен мне ихние гнилухи?
— Все правильно, выжимай наличку. Седого держи пока в гараже, а то они год не раскачаются.
— Короче, одни должники кругом, — подвел итог Кича. — Вон даже у Ганса должник образовался. Ганс, услышав свое имя, посмотрел на обоих.
— Что такое? — заинтересовался Мустафа.
— Так, хреновня, в общем. «Опель» ему чуть покопали.
-Кто?
— Да никто. Доктор с чумовоза.
— И что с него можно снять?
— Не волнуйся, спросим по полной программе. Мужик живет один в квартире, она ему великовата. Мы уже все за ним проверили, никто за него не подпишется. Будем брать, короче.
— От меня надо чего?
— Ничего не надо, Мустафа, сообразим сами — дело не хитрое.
— Ну, работайте. Так, а что с пивзаводом?..
Ганс снова выключился из разговора. Впрочем, он в нем и не участвовал.
Он смотрел на Мустафу и пытался найти ответ: что в этом мужике особенного, почему он может решать и указывать? Он не умнее Кичи, не намного сильнее его, Ганса. Взять пару таких же ребят — и Мустафа ляжет в три удара. Но до сих пор никто этого не сделал и не сделает — почему?
Знакомых в городе у него побольше, это да. Связи. Ну, возраст. Но это все дело наживное. Так почему один наживает, а второй — нет?
Мустафе было уже за сорок. Он был крупным, на первый взгляд медлительным человеком. Ходил всегда в спортивном костюме или короткой куртке. И обязательно — в любое время года — белые кроссовки. Люди со стороны втихаря называли его Белая Тапочка.
Голова у него была большая и почти лысая. Смуглое азиатское лицо — все в тонких длинных морщинах, словно поделено на дольки. Шрамы — память о боксерском прошлом. Он был в зоне всего один раз, по каким-то экономическим делам, но никогда не считал это за доблесть и без нужды не поминал. Мустафа держал целый район — от речного вокзала до Семеновского оврага. При этом ничем особенным, как считал Ганс, из числа других не выделялся.
Он помнил, как его впервые представили. Это случилось вскоре после разговора в сауне. «Тебя хочет посмотреть Мустафа», — сказал кто-то из бригадиров. Ганс весь затрепетал — известный и авторитетный человек им интересовался. Он, правда, не знал, как именно Мустафа собирается его «смотреть».
Ганс готовился к встрече, обдумывал, что и как говорить, как держаться, чтоб не разочаровать. Ничего из придуманного ему не понадобилось.
Они даже не поговорили толком. Встреча состоялась на даче, Мустафа задал пару вопросов, затем кинул кожаные перчатки для рукопашного боя и вывел во дворик. Ганс выкладывался до предела, уворачиваясь и защищаясь — нападать он не смел. В результате Мустафа все-таки свалил его, хоть и сам тяжело дышал.
Он был когда-то хорошим боксером. Он бил Ганса и при этом говорил ему: «Вот так, малыш, у нас дела делаются.
Он был когда-то хорошим боксером. Он бил Ганса и при этом говорил ему: «Вот так, малыш, у нас дела делаются. Все жестко и по-серьезному. Привыкай, малыш. Учись держать удар».
Сгоряча Ганс решил было, что отныне его будут бить всегда. Пока не научится. Но Мустафа говорил про другое. Это был его стиль — жесткий, безжалостный. Ганс не испытал его на себе, поскольку работал только под Кичей, но слышал много историй про Мустафу, рассказанных другими ребятами. Разговор подходил к концу.
— А квартирка хорошая у того доктора? — снова вспомнил Мустафа.
— Нормальная, — пожал плечами Кича.
— Может, я ее и прикуплю? — вслух подумал Мустафа. — Не помешает, а?
— А что? Можно. Тем более брать будем задешево, — Кича переглянулся с Гансом и рассмеялся.
— Ну, ладно… Как поедете, прихватите с собой Грузилу. Пусть поглядит, что за берлога.
На обратной дороге Ганс был угрюм. Ему не нравилось, что на его личной проблеме хотят поиметь свое уже двое. Он, правда, подзабыл, что без этих двоих он вообще не смог бы решить проблему в свою пользу.
Но все равно, Ганс уже перестал быть новичком, благодарным за жалкие подачки. Он хотел работать на одного себя, он видел, какие деньги вертятся вокруг. Он замечал, что любую добычу рвут на куски другие люди, едва только она повернется слабой стороной.
Он хотел получить наконец большой кусок, а не огрызок.
* * *
Поздним вечером возле «Золотого родника» остановились две машины. Небо было совершенно черным, лил холодный дождь. По тротуарам бежали ручейки, шевеля озябшие прошлогодние листья.
Из первой машины выбрался массивный человек в черном плаще. Он забежал по ступеням под козырек, нажал кнопку звонка.