— Не железный. Чувствую.
— Та-ак. И что делаешь?
— Что чувствую, то и делаю. Приходится…
— Ах ты несчастный! Приходится ему… Представляю, как ты мучаешься, бедный мальчик. Гриша, пойми — жизнь любит реалистов. А почему ты сегодня так рассопливился, я легко сказать могу.
— Ну-ну.
— Это все равно что кошелек с пятью рублями украли. Вроде и не жалко, а обидно, что кто-то на твою пятерку сейчас пойдет пиво пить. Была у тебя девочка-конфетка, а какой-то хмырь взял да и скушал. Ты согласен?
— Ты несколько упрощенно понимаешь мир.
— Зато ты любишь сложности! Загляни в себя, только реально, и реши, что ты на самом деле чувствуешь.
— Чувствую себя как после вскрытия. Ты меня так располосовал, что кусков не соберешь.
— А ты как думал! Лечение — это иногда больно.
— Эффективно лечишь. Все правильно, жизнь продолжается. Мне бы теперь сходить в кабак или в публичный дом, развеяться.
— Этот вариант мы уже обсуждали и отвергли. Давай-ка лучше дождемся Костика — у него дежурство до десяти — и закатимся в сауну. Посидим, пивка попьем, поговорим. Глядишь, и дышать начнешь свободнее.
Гриша неопределенно качнул головой.
— Нет, если хочешь, отвезу тебя домой. Сиди там один, пускай слюни, грызи батарею… Или в сауну?
— В сауну, — сказал Гриша. — Гулять так гулять.
— О! — радостно воскликнул Донской. — Жизнь налаживается!
Некоторое время он молчал, глядя на дорогу с непонятной улыбкой.
— Гриш, а все-таки хороша девочка Света, а? — произнес он. — И чего ты, дурак, телефончик у нее не попросил?
Григорий промолчал. Хотя в мыслях он был совершенно согласен с Андреем. Девушка в самом деле была очень хороша. Более того, сейчас она, а не Оксана стояла у нега перед глазами.
* * *
Вначале был страх. Выплывая из беспамятства, Луков не испытывал ничего другого. Все пропало — свет, тепло, боль, голод, радость, память, мысль.
Вначале был один лишь ледяной,: ничем не объяснимый страх.
И от него нельзя было скрыться. Даже пошевелиться Луков не мог — он не чувствовал тела. Оно словно растворилось в гигантском океане, распалось на эфирные частицы, которые невозможно снова собрать и заставить действовать.
Он кое-что помнил. Как мела метель, как он шел по улице, жмуря глаза, и как занимал очередь в пивной. Все это было, хотя и очень далеко… А дальше…
Он не мог объяснить самому себе, что произошло. Раньше такого никогда не было. Сгустилась тьма, краски мира поблекли и поплыли друг на друга. Показалось, что земля под ногами становится мягкой, топкой, будто тает. И в эту холодную серую мякоть он стал погружаться.
Что это — смерть?
Он беспомощно уходил все глубже, глубже, стены пивной были как в тумане. Тяжелая завеса опускалась на глаза, отрезая Ивана Сергеевича от света. И никого рядом, кто мог бы вытащить, встряхнуть, развеять удушливый туман.
Холод, полумрак, быстрые тени. Воздух стал густым, он совсем не приносил жизни. Твердь под ногами распадалась все быстрее, и вскоре Луков почувствовал, что падает.
Еще мгновение — и он увидел под собой пропасть — столь огромную, что края терялись в зыбкой дымке. И сразу услышал гул, похожий на шум водопада.
Дно пропасти приближалось, мертвый воздух сдавливал грудь — и вдруг Иван Сергеевич понял, что под ним — тысячи, миллионы людей, заполнивших дно огромного котлована. И он падал в этот котлован!
Шум в действительности был хором миллионов голосов, люди внизу кричали то ли от боли, то ли от страха или ярости. Дно было все ближе, многоголосый крик — громче. Луков уже съежился и приготовился рухнуть в эту людскую массу, и так же закричать, присоединив свой голос к общему яростному безысходному воплю.
И тут что-то случилось. Словно бы чья-то рука схватила его и повлекла обратно, наверх. В последнюю минуту какая-то неведомая сила спасла его от падения. И в этот момент крики внизу стали громче. Казалось, можно различить отдельные голоса, и, наверно, это были проклятия. Обращенная в крик ненависть к тому, кто избежал падения, спасся и ушел обратно, в сумеречное небо.
Это, без сомнения, был ад. Иван Сергеевич даже не допускал другой мысли. Ад кончился — но страх остался, отрезав все остальное, чему есть место в сердце человека.
Луков не помнил, как и почему все эти жуткие вещи произошли с ним. В памяти не отложились двое похмельных недоносков, избивших его в пивной. Поэтому казалось, что некая мистическая власть вырвала его из обычной жизни и бросила в мир одиночества и страданий. А теперь эта власть хозяйничала над ним, даже над мыслями, парализовав их страхом.
Иван Сергеевич попробовал последнее, что может человек, — кричать. Но ничего не получилось, ни звука не раздалось в мертвом пространстве. И все-таки что-то произошло. В самом Лукове что-то изменилось. Из пяти его умерших чувств выродилось какое-то одно. Он увидел, а скорее почувствовал вязкую холодную среду вокруг себя. В ней висели сотни светящихся частиц, некоторые медленно плыли — вверх, вниз, вдаль… Наверно, они были живыми.
— Кто ты? — обратился Иван Сергеевич к ближайшей частице-огоньку.
— А ты? — беззвучно отозвалась она. И поплыла прочь.
Ему стало горько, обидно, одиноко. Он знал, что когда-то будет наказан за все, что сделал плохого в жизни. Но не представлял, каким будет это наказание. Он бы завыл, заплакал навзрыд, если б мог. Кара оказалась воистину ужасной.