Оба варианта предлагали человеку примерно одинаковый итог — стать ли ему неповоротливым чудищем, которое нельзя раздавить катком, или — недоделанным искусственным существом, живущим на таблетках и инъекциях.
Григорий пытался понять — что изменила в его жизни эта блестящая бирка на шее. Сделался ли он смелее, решительнее? Стал ли меньше бояться за свою жизнь? Наверно, нет.
Так же обстояли дела и в глобальном масштабе. Если человечество узнает о своем страховом полисе, если уверится, что оно в любом кошмаре выживет, значит ли это, что оно потеряет осторожность, перестанет думать о будущем? Вряд ли. Есть ли смысл в этом резерве жизнестойкости, что дала разумным существам Вселенная?
Григорий шел по прибрежным камням, глядя, как гладь озера и земная твердь изгибаются и сливаются воедино вдали. Сейчас, когда солнце уже почти спряталось за вершины деревьев, это место больше обычного казалось суровым и неприветливым. Человек чувствовал здесь одиночество и бессилие. Самое место для хищных монстров, умеющих приспособиться и защитить себя где угодно…
Неожиданно вода возле самого берега вспенилась. Проворное существо с длинным хвостом и мощными лапами быстро взобралось по камням и остановилось прямо перед Григорием. Он невольно сделал шаг назад, но, когда существо стряхнуло воду, узнал его.
— Мы прощаемся? — проговорил антропоморф своим низким хриплым голосом, едва позволяющим разбирать слова.
— Да, Иван Сергеевич, — кивнул Григорий.
— Я благодарен вам. Григорий пожал плечами:
— Мы не сделали ничего особенного.
— Вы увидели во мне человека. Вы помогли мне самому увидеть в себе человека. Этого достаточно.
— Мы не увидели, мы всегда знали, что вы человек.
— Я не знаю, как вас благодарить. У меня ничего нет. Если только деньги?..
— Не стоит, — сказал Григорий. — Мы вполне довольны тем, что с вами все закончилось благополучно. Ничего больше не надо.
Луков вдруг припал к земле и с шумом втянул воздух.
— Здесь кто-то есть…
В следующее мгновение он вздыбил свои колючки и, протянув вперед лапы, прошипел:
— Осторожно!
Григорий быстро обернулся. Сначала он не хотел верить своим глазам, однако поверить пришлось. Ганс стоял за его спиной всего в десяти шагах.
Он был какой-то помятый, исцарапанный, в изодранной одежде, но старался держать себя бодро. Хотя это плохо удавалось. Трудности многочасового пути без сна и отдыха четко отражались на его лице.
Хотя это плохо удавалось. Трудности многочасового пути без сна и отдыха четко отражались на его лице.
— Ну, все, Айболит, больше я за тобой бегать не стану, — сказал он, неподвижно глядя перед собой. Глаза его были пустыми и безучастными.
Луков, издавая шипящий свист, выкатился было перед Григорием, но Ганс был очень хорошо готов К этому. Он молниеносно навел пистолет и пять раз выстрелил, очень быстро и хладнокровно. Луков подскочил — казалось даже, что он перевернулся в воздухе, а затем молча упал на каменистый берег, молотя воздух конечностями.
Ганс вяло усмехнулся и отбросил пистолет в сторону.
— Теперь ты, — он говорил спокойно, растягивая гласные, словно бы собирался не торопясь выполнить простое и привычное дело. В его руке глухо лязгнул большой нож-«бабочка». — Ну, давай поглядим твою анатомию, — проговорил Ганс, начав тихонько перемещаться одновременно вперед и вбок.
Григорий ощутил, что его вот-вот захлестнет волна паники. Он тоже начал двигаться, отступая от Ганса и стараясь при этом не свалиться в воду. Он совершенно не знал, как теперь себя вести, что делать. Драться с Гансом бесполезно, хотя, наверно, придется. Бежать? До дома, где был сейчас Павлов, пятнадцать минут хода. Может, там слышали выстрелы и уже бегут сюда? Медлить, тянуть время?..
— Допрыгался, Пилюлькин? — ухмыльнулся Ганс. — Страшно стало?
Григорий теперь понял, про какого постороннего сообщил Валдаеву неуклюжий антропоморф. Вот, значит, какое железо он нес…
Но если питомцы наблюдают за посторонними, если слышат, видят и чувствуют на сотни метров, значит, они должны быть где-то рядом. Неужели они будут безучастно смотреть на это? Черт бы побрал этот их закон о невмешательстве в дела людей…
— Сначала тебе дышло просверлю, — проговорил Ганс, и его челюсть вдруг затряслась от ненависти. — Потом кишки в речку вывалю. И буду смотреть, как они поплывут. Понял, козел?!
Выхода не было. Наступило то пограничное состояние, когда понимаешь — все всерьез. И дело уже не обойдется угрозами и парой зуботычин — все на самом деле серьезно. Однако Григорий еще сохранял самообладание и способность думать. Узкий кончик ножа был пока далеко.
По шее тоненькой дорожкой пробежал холодок ОТ цепочки. Страховка… Знал бы Шамановский, насколько жалкой выглядит эта попытка обмануть судьбу, когда слово «смерть» перестает быть ненастоящим. Что толку от этого кусочка металла с телефоном, если в горло вот-вот воткнется совсем другой металл?..
Ганс медлил. Ему доставляло удовольствие видеть, как меняется лицо врага, как оно бледнеет и теряет твердость черт, как блестят и бегают глаза, как ломается линия рта… Ради этой минуты он жил последние сутки. Время Ганса наконец-то пришло.