Кто-то справился с ситуацией легко, но многих разбросало в радиусе трех километров. Григорий видел, что его несет к реке, и маневрировал, чтобы не окунуться в воду. Однако двухгодичный перерыв дал о себе знать, пришлось все-таки проехать на заднице по мокрой кромке берега.
Он собрал в кучу парашют и зашагал вдоль реки в направлении аэродрома. Перебираясь через бугор, он вдруг увидел неожиданную картину.
В лощинке стояли четыре этюдника. А рядом, в тени кустов, трое молодых девчонок хлопотали вокруг четвертой, беспомощно лежавшей на траве. Юные художницы, видимо, срисовывали живописный изгиб реки, что открывался отсюда, и одна из них перегрелась, на солнце. Подруги бегали вокруг, брызгали водой из пластиковой бутылки и испускали панические восклицания.
— В чем дело? — громко спросил Григорий. — Я врач.
Когда его увидели — мокрого, тяжело дышащего, в парашютном снаряжении, воцарилась немая сцена.
— Вот это я понимаю — «Скорая помощь»! — изумленно проговорила одна из художниц — стройная и гибкая брюнетка в узких джинсиках.
Это и была Оксана.
Гриша обложил голову и шею пострадавшей мокрыми тряпками, наказав подружкам почаще их менять — благо река рядом. А позже за ней приехала машина с аэродрома.
С Оксаной они потом пару раз случайно встретились в городе. Узнавали друг друга, останавливались поболтать. Разговоры получались долгими, и однажды они договорились встретиться.
Оксана умела говорить с кем угодно и о чем угодно. Гришиным родителям она понравилась. Но через год она закончила художественное училище и поехала в Москву, поступать в Суриковское. «Пропала девка, — сказал по этому поводу отец. — Считай, Гриша, потерял невесту».
Были частые письма и звонки, редкие встречи. Ниточка, связывающая Григория с московской студенткой Оксаной, становилась все тоньше. Но пока не обрывалась. На это он и надеялся.
В аэропорту было пустынно. У входа зевали таксисты, внутри дремали немногочисленные пассажиры. Далеко на летном поле слышался свист самолетных двигателей, доносились Неразборчивые голоса из громкоговорителей.
Григорий обменял деньги в круглосуточном пункте, подошел к кассе.
— Один, Москва.
— Рейс на два сорок, проходящий, — ответила немолодая крашеная блондинка из окошка, задумчиво оглядев Григория. — Паспорт, пожалуйста.
«Ждать недолго», — с облегчением констатировал Гриша, присаживаясь в зале ожидания.
Через минуту он понял, что слишком часто поглядывает на вход. Каждую секунду он подсознательно ждал, что вот сейчас появятся мускулистые парни, выволокут его из здания и запихнут в машину. И никто пальцем не пошевелит. Даже милицию не вызовут. Сам попал — сам выкручивайся.
Он поднялся и пошел в буфет. Оттуда можно было наблюдать за обстановкой из-за колонны.
— Что вы хотели? — устало поинтересовалась бабушка-продавец.
Гриша пробежался глазами по ценникам. Мысленно усмехнулся: в карманах полно денег, а он все считает копейки.
— А что там? — спросил он, указав на бархатную занавеску, из-за которой доносилась приглушенная музыка.
— Бар у нас там, — ответила женщина, оценивающе посмотрев на покупателя.
— Открыто? Можно зайти?
— Можно и зайти, если деньги есть, — был ответ. Бабушка, видимо, ревновала ускользающего покупателя.
«А почему бы не зайти? — подумал Гриша. — Деньги есть. Ночь, аэропорт, ресторан, бандиты на хвосте. Романтика, черт бы ее побрал…»
В баре тоже было пустынно. Только толстый человек в берете, уснувший за столиком, да две увядающие девицы, явно не пассажирки.
Гриша, проигнорировав многозначительные женские взгляды, направился к стойке.
— Садитесь за столик, вас обслужат, — лениво буркнул сонный бармен, на мгновение оторвавшись от телевизора.
Одна из девиц оказалась официанткой. Тяжело поднялась, одернула передник, принесла меню.
Григорий заказал относительно скромный ужин с коньяком и принялся ждать. В баре ничего не менялось. Бармен курил, тупо глядя в телевизор, человек в берете спал. На стенах пестрели фоторепродукции, изображающие вазы с фруктами, жирные ломти ветчины с зеленью, зажаренных осетров и поросят. «Тоска, — подумал Гриша.
«Тоска, — подумал Гриша. — Можно было перекусить и в буфете».
Бездействие и ожидание — лучшая почва для гнетущих мыслей. Гриша гнал их от себя изо всех сил, однако пессимизм был сильнее. Никакой романтики в своем положении он, конечно, не ощущал. Чувство опасности не волновало, не подстегивало, а, напротив, отупляло.
Гриша впервые понял, насколько это жалкая участь — быть загнанным животным. Впрочем, животным природа дала оружие — когти, зубы, рога, быстрые ноги. Даже самая жалкая тварь имеет способ прогнать врага или уйти от опасности — ядовитые иглы, панцирь, раковину, на худой конец, нору. У человека ничего подобного нет. Может, потому, что ему приходится враждовать в основном с себе подобными.
Как легко, оказывается, стать жалким. Всю жизнь Гриша строил себя: занимался спортом, читал книги, набирал прыжки в парашютном клубе, учился, публиковал статьи в журналах. Казалось, каждый такой шаг словно бы прибавляет роста. Но вот пришли двое полуграмотных парней с незамысловатыми манерами, ухватили покрепче — и ничего не осталось от прежнего Гриши. В ноль превратились и его парашютные прыжки, и ученая степень.