Далия по-собачьи — быстро-быстро перебирала бумаги, и они разлетались в разные стороны, как листва в осенний ветреный день. И, раз уж ее слушали, да еще внимательно, продолжала злопыхать:
— А блокнот — это важнее! Там черновики моей монографии! Конспекты прочитанных за последний месяц книг! там план на отпуск! Рекомендации по усилению Университетской мысли! Что, по-вашему, это не важно? Не важно?!!
Не дождавшись вразумительного ответа от увязавшегося спутника, что именно тот делает — проводит расследование или же просто медитирует, используя мэтрессу в качестве мандалы, Далия прекратила увеличивать энтропию в конкретном университетском помещении и погрузилась в размышления. Когда она видела блокнот в последний раз? В «Алой розе». А до этого? здесь. Если предположить, что блокноту надоело лежать без дела на столике в ресторации, и он решил сам пойти поработать, то возникает вопрос: кого он мог попросить о помощи в перемещении? Если бы ты, Далия, спросила мэтресса свое воображение, была облачена в обложку с жёлудем и содержала полсотни исписанных листов, чтобы ты сделала?
Пока Далия размышляла, в раскрытое окно, вместе с прохладным вечерним ветерком, ворвался чей-то задорный смех и бодрый молодой голос, повествующий, как он сегодня уделал мэтра Никанта на переэкзаменовке.
— Студенты! — осенило мэтрессу. Их же много в Университете, а стараниями Напы Леоне большинство школяров неплохо приучены к «Розочке» в качестве кормушки. Вдруг они видели странствия блокнота?
Инспектор Клеорн опешил, когда госпожа алхимик бодро рванула из кабинета, но, тренированный годами беспорочной службы в Министерстве Спокойствия, быстро пришел в себя и поддержал раму, пока мэтресса форсировала подоконник.
На дорожке, ведущей к Студенческому Дому, Клеорн догнал Далию и спросил, есть ли у сударыни конкретный подозреваемый. Нет. Конкретно Далия конкретно подозревает конкретно всех. Сыщик осмелился напомнить уважаемой сапиенсологине, что он имеет некоторый практический опыт в допросе свидетелей и подозреваемых, и не было бы разумным оказать ему честь и позволить провести расследование? Далия фыркнула, но, экономя дыхание, спорить не стала.
Студенческим Домом называлось высокое, в четыре этажа, здание во главе квартала, прямо напротив Университета.
Студенческим Домом называлось высокое, в четыре этажа, здание во главе квартала, прямо напротив Университета. В нем обитали школяры, приехавшие из других городов ради счастья учиться в Университете королевства Кавладор, а иногда и начинающие преподаватели, которые еще не сроднились с великолепием столицы. Нельзя сказать, что жизнь в студенческом пристанище была роскошной, как нельзя утверждать и то, что жизни там совсем не было. Далия, например, пока не нашла приют под крышей «Алой розы», считала свой опыт выживания в студенческом братстве весьма познавательным в плане изучения феноменологии Разума и философии Глупости. Мэтр Питбуль, создавая свою урбанонозогнозическую классификацию разумных существ, обозначил обитателей Студенческого Дома как школяров учёных, подвид вёрткие, раса живучие.
Но спросите любого профессора зоологии или мага школы Крыла и Когтя, и он вам популярно объяснит: какое бы ни было живучее, вёрткое, учёное существо, будь и хвост у него длинен, и ушки велики, и усы пушисты, и шубка серенькая, и подпол самый родной, а всё равно усатых хищников и громких женщин оно бояться должно.
Закон Природы. Ничего не поделаешь.
У входа в Студенческий Дом от сотворения мира… то есть, конечно же, основания Университета сидела старушка, которая вязала бесконечные чулочки для многочисленной родни. Также в ее задачи входило выгонять слишком шумных поклонников студенток после одиннадцати вечера. При приближении мэтрессы и сыщика старушка приподнялась, явно намереваясь перегородить свои щуплым тельцем вход посторонним, но разглядела серый мундир стража Спокойствия и схватилась за сердце. Далия, не снижая скорости, уже бежала на второй этаж. Клеорн, убедившись, что старушка не померла, поспешил следом. Его усы встопорщились, предчувствуя мордобитие.
— Мэтресса! — Клеорн схватил Далию за край мантии. — Пожалуйста, без рукоприкладства!
Мэтресса пригвоздила сыщика к ближайшей стене холодным маньяческим взглядом.
— Не учите меня обращаться с молодежью, сударь, — процедила она сквозь плотно сжатые зубы. И рванула дальше по коридору.
* * *
На втором этаже, в привилегированной угловой комнате — там было аж два окна, и одно из них почти чистое — происходил торжественный ужин в честь сдачи экзамена у мэтра Цюцевва. Пятеро хозяев помещения, плюс восемнадцать их друзей, сгрудившиеся у колченогого стола с разложенным на нем нехитрым угощением — луковицы, помятые пирожки и три дюжины бутылок тривернского — обхватив покрепче кружки и стаканы, внимали эпопее Николаса — студента-второкурсника. Девятнадцатилетний юноша, вздыбив соломенные непокорные вихры, блестел карими глазами, горел тысячью веснушек и рассказывал:
— Он, значит, на меня смотрит, а я ему: «Философия, мэтр, это матерь всех наук. Объяснение настоящего, прошлого и будущего с позиций парадигмальной субъект-интенациональной секреции…» Смотрю Цюцевву прямо в глаза, а сам его бронзовке сахарок протягиваю. Ну, бронзовка — вж-жжик вниз, на сладкое, у Цюцевва кепка раз, тоже вниз, он и кивнул. Ну, я сахар в рукав спрятал, и продолжаю: «Как Праматерь Прасковия для сирых и убогих, является философия предметом обожания и почитания мэтрами различных отраслей Алхимии», и снова бронзовке — рр-раз, сахарку. Кепка с бронзовкой снова вжж-жик, вниз.